Ян Валетов - Сердце Проклятого

— Никто не лечит лепру, прокуратор. Тот, кто скажет тебе иное — лжец, он дает лишь ложную надежду.

— Ложную надежду? — переспросил Пилат и наконец-то убрал ладонь с глаз. — А ты, галилеянин? Разве ты не даешь ложной надежды тем, кто тебя слушает? Не ты ли обещал своим прихожанам разрушить Храм и построить новый на его месте за три дня?

— Я сказал не так, прокуратор, — возразил арестованный без тени испуга на лице, а ведь, бывало, под тяжелым взглядом Всадника Золотое Копье, становились меньше ростом очень смелые люди. — Я сказал о том, что Храм старой веры непременно рухнет и на его месте мы построим Храм веры новой. Таковы были мои истинные слова…

— Истинные слова… Ты или смел, или глуп, га-Ноцри. Что есть истина? И что ты можешь знать о ней?

— Истина, прокуратор, это не то, что ты хочешь услышать. Это то, чего ты чаще всего слышать не хочешь…

— Так ты не только врач, но еще и философ… А в деле написано, что ты по профессии плотник…

— Плотник может быть философом, если имеет время размышлять и читать книги, игемон, а вот философу сложно стать хорошим плотником. Философ — это склад ума, а плотник — ремесло, требующее навыка.

Прокуратор помолчал некоторое время, сверля Иешуа мрачным, тяжелым взглядом.

В отличии от Каиафы, этот иудей не вызывал у Пилата неприятия. Раздражал своим необъяснимым бесстрашием, своим хорошо подвешенным языком, свойственной лишь юродивым прямотой ответов, но не будил в прокураторе желания немедленно отправить собеседника на крест. Жаль, что в записях есть сведения об оскорблении величия. Это значит, что креста не избежать.

— Скажи мне, философ, а зачем ты пытался захватить Храм? Разве это не место твоего Бога?

— Потому, что те, кто сейчас служит в Храме, превратили его в рынок. Потому что в доме Бога не место торговцам, продающим животных для жертвы, не место для менял…

— Но разве не так было всегда? — возразил Пилат.

— Разве то, что так было всегда, говорит о том, что все было правильно?

Каиафа поменялся в лице, побагровел, но смолчал, зато не смолчал один из пришедших в преторий стариков:

— Да только за эти слова ты уже достоин смерти! — выкрикнул он дребезжащим голосом, тыча в га-Ноцри кривым от болезни суставов пальцем.

— Не стану с ним спорить, — сообщил арестованному Пилат. — С точки зрения соплеменников тебя надо убить. Это облегчает мне задачу. Но если бы дело касалось только твоей дикой выходки в вашей еврейской святыне, я бы ограничился тем, что приговорил бы к сорока ударам плети. Ты потерял бы кожу на спине, но остался бы жив. Но все гораздо серьезнее… Скажи, а что это за история с машиахом? Я слышал, что вы, евреи, вот уже тысячи лет ждете своего спасителя. Сначала он должен был освободить вас из одного плена, потом из другого… В свитках написано, что ты называл себя машиахом. Скажи мне, га-Ноцри, ты машиах?

— Это ты сказал, — ответил Иешуа, пожимая плечами. — Не я.

— И ты называл себя Сыном Божьим?

— Люди называли меня так. Я — Сын Человеческий.

— И Царь Иудейский? — спросил Пилат, внимательно глядя в лицо собеседнику. Настолько внимательно, что у постороннего наблюдателя могло сложиться впечатление, что во взгляде прокуратора содержится некий намек.

— Это сказал ты, не я.

— А что сообщишь мне ты? — обратился Пилат к Каиафе.

— Синедрион решил, что он виновен, прокуратор. Он самозванец и ложный пророк. Наш приговор — смерть!

— Синедрион не судил меня, господин, — сказал га-Ноцри.

— Ты сомневаешься в решении, которое он вынесет? — насмешливо спросил Всадник Золотое Копье у га-Ноцри. — Я не сомневаюсь. Смерть так смерть. Достаточно разговоров. Я готов удовлетворить твою просьбу, Каиафа. Но есть одна загвоздка… Этот человек — галилеянин. В Ершалаим на праздник прибыл тетрах Галилеи, и га-Ноцри, как ни крути, его поданный. Пусть Ирод Антипа одобрит ваш с Ханнаном приговор, и я сразу же отдам арестованного в руки правосудия.

Каиафа сначала побледнел от слов прокуратора, а потом пошел красными пятнами, словно человек, укушенный черным скорпионом.

Любому из присутствующих на гаввафе стало понятно, что прокуратор издевается над первосвященником особым, изощренным способом. Для всех вокруг Ирод Антипа не интересовался политической жизнью в Ершалаиме. Он интересовался исключительно своей жизнью: своими строительными проектами, искусством, едой и винами (в Тиверии у него была своя винодельня, продукция которой, говорят, попадала даже на императорский стол в Риме), своей женой, ради которой он пошел на немыслимые для разумного правителя поступки, и еще сохранением власти в принадлежащей ему неспокойной тетрархии.

Ему не было никакого дела до ершалаимских бунтов, ему вполне хватало своих собственных, и от любых свар между фарисеями и саддукейской знатью он демонстративно дистанцировался. Формально он оставался иудеем, но давно был римлянином по образу жизни, хоть и приносил жертву в Храм. Иешуа действительно был в его юрисдикции, но только на территории Галилеи, здесь же, в Ершалаиме, слово Ирода Антипы весило значительно меньше, чем слово Каиафы и несравненно меньше мнения Ханнана.

Но слово прокуратора — это слово прокуратора. Каиафа сделал знак левитам забрать арестованного, а сам через силу, пусть едва-едва, но склонил голову перед Пилатом прежде, чем покинул лифостратон.

Секретарь с недоумением посмотрел на прокуратора и тут же спрятал взгляд. Решение действительно могло показаться странным, но сириец понимал, что выказывать удивление по поводу любых приказов начальства ему негоже. Он нагнулся над пергаментом и сделал вид, что продолжает писать протокол.

— Что еще? — спросил прокуратор, не скрывая раздражения.

Он уже начал жалеть, что намеренно затянул решение вопроса. Дворец Ирода Антипы находился в нескольких минутах ходьбы от резиденции Пилата, но то, что Каиафа безропотно повел пленника к тетрарху, означало: Пилату еще как минимум пару часов предстоит заниматься не государственными, не личными, а иудейскими делами.

Он со свистом втянул носом теплый пыльный воздух. Уйти в кабинет? Значит, потом опять нужно будет выходить из дворца на гаввафу. Нет уж… Лучше остаться и подождать.

— Документы на подпись, игемон, — доложил секретарь осторожно.

Он спиной чувствовал настроение прокуратора и старался не вызвать гнев на себя.

— Люди есть?

— Только одна просительница…

Пилат осклабился.

— Зови…

Израиль. Хайфа

Наши дни

На палубе скоростной моторной яхты «Кассилия», входившей в порт Хайфы с северо-запада, стояли двое мужчин. Они не были похожи на моряков, совершивших длительный переход по Средиземному морю. Они не были похожи на отпускников, наслаждавшихся прекрасной апрельской погодой, которая вот уже две недели как баловала яхтсменов, путешествующих между греческими островами. Больше всего эти двое походили на бухгалтеров, которых неизвестно как занесло на борт недешевой круизной яхты. Вот только одеты они были настолько дорого, что могли оказаться только бухгалтерами мафии — Медельинского картеля, например.