Ян Валетов - Сердце Проклятого

Город, построенный Антипой на берегу Генисаретского моря, тоже был не иудейским до мозга костей. Красивая, белокаменная, полная статуй и дворцов Тивериада, возведенная на месте старого кладбища, не воспринималась иудеями как место, пригодное для жизни, и могла, скорее, называться полисом, чем галилейским городом, настолько эллинской она была. Поэтому и фанатичных иудеев в ней было мало, что, впрочем, только радовало ее основателя. Лавируя между Римом, местной знатью и духовенством, Ирод Антипа старался избегать прямых столкновений с недоброжелателями и посвящать свою жизнь не политической борьбе, а строительству, искусству и, конечно же — прежде всего — своей любви с Иродиадой!

Сегодняшнее появление здесь первосвященника Каиафы не могло не беспокоить тетрарха. Зять хитрой лисы — Ханнана — всегда вызывал у Ирода Антипы неприятные чувства, даже большие, чем сам Ханнан. Каиафа был опасен. Это пока он был в тени могущественного тестя, его следовало опасаться слегка. Но Ханнан не вечен, и тетрарх понимал, что смерть старика вскоре откроет настоящее лицо первосвященника, а в том, что это лицо мало кому придется по душе, не сомневался.

Портить отношения с Каиафой больше, чем они были испорчены на сей момент, было бы ошибкой, так что пришлось спуститься в гостевой зал. При виде бородатых и возбужденных до крайностей членов Синедриона настроение у тетрарха испортилось окончательно — такие же перемывали кости ему и его новой любимой жене, говорят, что обсуждался даже херем [37] Херем — проклятие. Высшая мера осуждения в еврейской общине. Как правило, заключается в полном исключении порицаемого еврея из общины. В более старом понимании слово значит «запрет» на что-либо по причине драгоценности, священности, или причине порочности, зла. ! Чуть в стороне от этого похожего на ворон старичья стоял в бело-голубом сам первосвященник, насупленный и надутый, словно объевшаяся зерна мышь. По правую руку от него в окружении левитов находился невысокий, оборванный и слегка помятый человек лет тридцати — тридцати пяти с тонким лицом, крупным хрящеватым носом и грустными, словно предсмертный стон, глазами.

При виде этого человека Ирод Антипа испытал труднообъяснимое беспокойство. Такое случалось с ним до того единственный раз, когда он позировал для бюста греческому скульптору, обещавшему оставить образ тетрарха в вечности. Бюст вышел плохо, мраморный тетрарх оказался совсем не похож на свой живой прообраз, скульптор вместо звонких монет получил плетей и Антипа с удовольствием забыл этот случай, но вот память о беспокойстве осталась.

— Здравствуй, Каиафа, — произнес он, входя. — Привет и вам, уважаемые!

Старики торопливо и неискренне закланялись в ответ, Каиафа же поздоровался сухо, не скрывая неприязни и неловкости положения.

— И тебе привет, тетрарх!

— Чем могу помочь? — спросил Ирод Антипа, выдавливая из себя вежливую улыбку. — И чем обязан вашему визиту в такой ранний час?

— У нас короткое дело, — ответ Каиафа произнес сквозь зубы. — Пилат направил нас к тебе, чтобы ты, как тетрарх, вынес свой приговор арестованному…

Пилат? Сам Пилат Понтийский послал к нему Каиафу для того, чтобы Ирод Антипа выказал свое мнение?

Слышать такое и видеть унижение недоброжелателя стоило дорогого, но то, что именно игемон унизил первосвященника, направив к недругу на поклон, не могло не навести на мысль, что таким странным образом прокуратор пытается наладить взаимоотношения с тетрархом и ждет теперь ответных проявлений лояльности от Антипы.

— Почему именно я? В первый раз вижу этого человека…

— Зато ты много раз слышал о нем, — криво ухмыльнулся первосвященник. — Его имя Иешуа га-Ноцри, он из Галилеи, считает себя машиахом и называется на людях Царем Иудейским…

При имени га-Ноцри по лицу Антипы пробежала тень.

Он, невольно подобравшись, шагнул вперед и стал перед пленником.

— Так это ты, га-Ноцри? Тебе мало было проповедовать в Галилее. Ты решил, что нужен в Ершалаиме? — Антипа подошел еще ближе к арестованному и внимательно всмотрелся в его лицо, словно хотел проникнуть взглядом в сами мысли. — Не тебе ли я передавал предупреждение, чтобы ты оставил проповеди и покинул пределы Галилеи?

Иешуа молчал, глядя сквозь тетрарха, словно того и не было вовсе.

— Где вы арестовали его? — спросил Антипа. — Надеюсь, не у меня в Тивериаде? В Себастии?

— В Гефсимании, этой ночью, — ответил Каиафа.

— И за что? Впрочем, можешь не отвечать… — Ирод обошел вокруг Иешуа, будто бы разглядывал статую. — Я и сам знаю. За длинный язык! Что ты говорил на этот раз, га-Ноцри?

Иешуа не ответил и даже не повернул головы. Зато первосвященник кивнул, подтверждая слова тетрарха.

Антипа усмехнулся.

— Молчишь? Что ж, думаю, ты опоздал с молчанием, проповедник! Язык уже погубил твоего знакомца, Иоханнана, и теперь ты идешь по его стопам… Значит, ты все-таки покинул свое убежище, га-Ноцри? Тебе не сиделось в Капернауме и ты решил, что пора развращать речами людей в столице? Наверное, Предвечный забрал у тебя разум! Что он говорил здесь, Каиафа? Звал к оружию, как его дружок Окунающий? Проклинал вас, жрецов?

— Нет, тетрарх, — сказал первосвященник, и в его интонациях сквозила злая насмешка. — Нас он не проклинал. Его провинность в том, что он занял место твоего отца. Он — новый царь Иудеи. Может, он не солгал? Посмотри, узнаешь ли ты в нем брата?

Глаза Ирода Антипы при этих словах вспыхнули мрачным огнем. Черты лица исказились, и он на миг стал до жути похож на своего царственного родителя в последние годы жизни, когда тяжкий груз свершенных жестокостей и смертельная болезнь уже начали жрать того изнутри, и вместе с болью к царю вернулись те страшные, неконтролируемые разумом приступы бешенства, во время которых он мог убить или замучить до смерти любого, даже самого близкого человека.

Тот же резкий профиль идумейца с нависающим на верхнюю губу носом, рубленные скулы, выпирающие надбровные дуги… Высокий лоб тетрарха пошел морщинами, рот брезгливо выгнулся. Любой, кто когда-либо видел Ирода Великого во гневе, наверное, ужаснулся бы сходству, но оно, проявившись, тут же пропало. В отличие от отца, Антипа умел превосходно владеть собой. Естественно, когда дело не касалось Иродиады…

— Брат мой… — проворковал тетрарх, и от этого грудного клекота даже у Каиафы по спине побежали мурашки, а старых книжников и вовсе перекорежило. — Возлюбленный брат мой, Иешуа… Что же ты не говоришь со мной? Неужто держишь на меня зло за Иоханнана по прозвищу га-Матбиль? Так верь мне, брат мой, я не мог поступить иначе!

Даже шипение змеи звучало бы более миролюбиво, чем голос Ирода Антипы в эти мгновения. Каиафа остался спокоен лицом, но внутри его все ликовало — одной фразой, безо всяких ухищрений и лжи, он добился от Антипы того, чего хотел: смертельного приговора для ложного машиаха. Одну вещь тетрарх любил чуть меньше Иродиады, но более всего остального на свете — свою власть — и горе тому, кто бы осмелился на нее посягнуть!