Ян Валетов - Сердце Проклятого

— Я не хочу есть, — Валентин покачал головой. — Пока только питье…

— Ему нужна вода с медом, — сказала Арин.

— Глюкоза внутривенно была бы лучше, — заметил Рувим. — Но, как говорил мой русский друг Беня Борухидершмойер — если королевы нет, то продавщица даже лучше. Я принес сахар в пакетиках, размешай в воде и пусть прихлебывает. Увидим ночной маркет, купим ему меда. В любом случае, Валек, сахар тебя поддержит… Не дрейфь, племянничек! Жить будем! Никуда не денемся! После того, что с тобой случилось, быть тебе долгожителем — лет до ста двадцати, как минимум.

— Сто двадцать? — переспросил Валентин и попробовал засмеяться. Даже такое слабое кудахтанье отозвалось тупой болью в животе, заставило его инстинктивно подтянуть повыше колени. — Хорошо бы до утра дожить!

— Доживешь! И рюкзак с контейнером мы отыщем обязательно. Если надо будет — попросим помощи у армии. Они теперь нам должны… Мы уже несколько дней делаем их работу!

Арин, судя по всему, отнеслась к словам профессора серьезно:

— Это возможно только если Валентин сможет указать место…

— Найдем водителя, который его подобрал, определим, где моего везучего племянника вынесло на берег, — начал пояснять дядя.

Профессор Кац внешне походил на жертву автомобильной аварии или разгона мирной демонстрации — правда, отек спал, но физиономия Рувима всеравно выглядела крайне нереспектабельно. К тому же, он смешно пришепелявливал. Смотрелось все это достаточно комично, но Валентин понимал, как досталось дяде за последние сутки, и ему было не смешно. Прическа Арин тоже могла порадовать любого оголтелого панка, но, даже с этой торчащей радугой на голове, она была так хороша, что у Валентина временами замирало сердце.

Эти двое близких ему людей…

Он был обязан Рувиму и Арин жизнью. Не будь их…

Шагровский лежал, прикрыв глаза тяжелыми веками, слушал их голоса и брел по узкой полоске между бодрствованием и сном, цепляясь за неясные, расплывчатые воспоминания. Разум услужливо подавал ему обрывки, но сложить часы своих блужданий в одно целое Валентин не мог. На ум приходила постоянная изматывающая боль, волны жара, расходящиеся от воспаленной раны…

И еще…

Он помнил ледяной холод пещеры, горящий прозрачным пламенем окаменевший факел… Тени. Скользкую влагу на обломках скал. И как жестоко выкручивала ему суставы поднимающаяся температура. Тогда он думал, что умрет, так и не увидев солнечного света. Так и останется лежать рядом…

— Рувим, — позвал он негромко. — Дядя Рувим! Я совсем забыл…

— Что, Валек? — спросил профессор, а Арин положила ему на лоб свою нежную, прохладную узкую ладонь.

— Я нашел там человека…

— Где там?

— В пещере. Когда начал выбираться наверх.

— Вальтера?

— Нет, Вальтера я больше не видел. Это случилось много позже. Я не могу сказать, насколько. Очень старая мумия, Рувим. Высохшее тело в истлевших пеленах. Похожее на то, что мы нашли в крепости.

— В пещерах сложно определить возраст мумии, Валентин. Воздух сухой, микроорганизмов практически нет. Нужен изотопный анализ. Телу, которое ты нашел, могло быть сто лет. А могло быть и тысячу…

— Этот человек не сам умер там. Его похоронили. И ноги у него были перебиты. На ступнях и кистях такие следы… Как от гвоздей…

— Ты хочешь сказать, что человека этого распинали?

Шагровский видел с заднего сидения только часть профиля профессора Каца. По щеке и виску его скользили лучи света от фар встречных авто, и Рувим заинтересованно косил на племянника правым глазом, напоминая выражением лица испуганную лошадь.

— Я уверен, что — да. У него на пальце было железное кольцо. Я снял.

— Что за кольцо? — быстро спросил профессор.

— Железное, но ржавчины было мало. Очень грубой формы. Я уверен, что не украшение.

— Насечки? Постарайся вспомнить! Насечки на нем были? Ну, как зубилом ударили!

Шагровский закрыл глаза.

Вот он нащупывает нарост на пальце мумии, вот кусок железа лежит у него на ладони, и он стирает с него рыжий сухой, как прах, налет…

— Да… Две засечки. Глубокие, как от зубила.

— Второй крест, — произнес дядя, не отрывая взгляда от серой ленты ночного шоссе, летящей под колеса, и покачал головой. — Жаль, меня с тобой не было. Мы бы придумали, как отметить место находки. В день, когда человек, тело которого ты нашел, умер, казнили нескольких приговоренных. Его распяли на втором кресте. Вторым по очереди.

Шагровскому подумалось, что в тот момент он бы тоже не отказался от присутствия рядом дяди. Но вовсе не для того, чтобы отметить место, где тысячи лет лежало тело. Даже в смертельном бреду, когда силы уходили от него с каждой потерянной каплей крови, он запомнил свой страх перед безмолвным мраком, окружавшим его со всех сторон. Теперь Валентин знал, чего будет бояться всю оставшуюся жизнь — умереть в одиночестве и в темноте.

— Я забрал кольцо с собой. Не помню куда положил… Или в рюкзак, или в карман…

— Больше там ничего не было?

— Не помню… Кажется…

… странный камень. Словно кусок плавника, вынесенного на берег океаном. Твердый, как гранитная плита, но притом сохранивший структуру дерева. Это и есть дерево, наполовину отпиленная, наполовину отломанная дощечка. Странно, но он вдруг четко вспомнил, какова она на ощупь. Буквы, выжженные или вырезанные на ней.

— Дощечка с надписью. Там еще была дощечка. Но я ее не взял — большая.

— Ты нашел ее рядом с телом?

— Да.

— Буквы помнишь?

— Четыре. Странные по написанию, но знакомые… И еще четыре прямо под ними. Но другие, похожие на ивритский алфавит…

Шагровский почувствовал, что джип начал замедляться, и действительно, «патфайндер», мигая аварийными огнями, приткнулся к обочине шоссе.

Профессор полез в перчаточный ящик, и, вывернув его содержимое на пол, нашел копии полицейских протоколов, которые несколько часов назад заполнял в Иерусалиме незадачливый владелец «ниссана», и старую шариковую ручку.

Кац просунулся между креслами и что-то быстро набросал на обратной стороне протокола, разложив бумаги прямо на широком подлокотнике.

— Четыре буквы… Четыре буквы… — бормотал он.

Тонкий лист расходился под его нажимом, словно он пытался писать лезвием.

— Смотри — так?

Он показал рисунок Шагровскому и Арин.

— Похоже?

Профессор раздраженно ткнул пальцем в потолочный плафон над задним сидением, включая лампу подсветки.

— Ну же, Валентин! Постарайся вспомнить! Это должно… Это могло быть в верхней строке!

— Очень похоже, Рувим, только чуть по-другому написаны буквы. Это же латинский алфавит?

— Ну, да! Да! Только в старом написании! — почти выкрикнул Кац. — Это они?

— Да… Я почти уверен!