Сергей Городников - Порученец Царя. На стороне царя

Развернув лошадь, швейцарец проводил карету взглядом.

– Знати и шляхте Речи Посполитой придётся вытрясти на войну много золотых червонцев. – И он рассудительно предложил товарищу, но не вполне серьёзно, больше для поддержания разговора. – Может нам их королю предложить шпагу?

Шотландец покачал головой.

– Нет. Царь много богаче, – сказал он. – Ему служить надёжнее.

Его приятель не возразил, опять развернул лошадь, задом к удаляющейся скривленной оварищуулицей карете, и они продолжили свой путь, беспечно обсуждая предстоящие удовольствия вечеринки на дне рождения жены их начальника.

Полчаса спустя карета польского посла выехала к Боровицким воротам. Десятник стрелецкого дозора заглянул внутрь и махнул рукой стрельцам отойти с проезда в Кремль. Посол мрачно смотрел за окно въезжающей в кремлёвский двор кареты, не ожидая от очередных переговоров никакого смягчения требований со стороны царя. Тот упорно настаивал на полном возвращении захваченных во время русской Великой Смуты земель и прекращении возмущающего православных христиан произвола шляхты и католической церкви в Малороссии. Кучер завернул к стоянке у крепостной стены и остановил иноходцев. Морщась от старых ран, ноющих в предчувствии осенней промозглой непогоды, посол выбрался из кареты, пешком направился к Теремному дворцу. В царских палатах властвовало напряжённое ожиданиями важных перемен безмолвие, а застывших истуканами часовых стрельцов было заметно больше, чем встречных чиновников и бояр. Возле тронного зала царский любимец Матвеев прервал тихий разговор с каким-то воеводой из западных приграничных городов, выступил ему навстречу, преграждая проход к резным и золочёным дверям.

– Мне обещаны срочные переговоры с Его царским Величеством, – сказал посол с вежливым достоинством.

Матвеев столь же вежливо развёл руками.

– Увы, – сказал он. – Царь Алексей Михайлович ещё не отдохнул после стольких побед в Ливонии. Нынче занемог и принять не сможет.

Он спокойно наблюдал, что посла не удивил, привлёк шум во дворе и, будто невзначай вытянувшись к окну, тот увидел приготовления к выезду на охоту. Из личного выхода во двор, который был связан с тронным залом и царской спальней, появился оживлённый и подвижный царь в красном с золотым шитьём охотничьем кафтане, в сопровождении беспокойной своры любимых собак. Сокольничий с гордым соколом, который вцепился когтями в жёсткую перчатку на его руке, приблизился к белой в серых яблоках царской кобыле, перехватил царский выезд и слегка поклонился. Прежде чем подняться в мягкое седло, царь погладил надменную птицу, что-то одобрительно высказал сокольничему и покачал непокрытой головой, очевидно, переносил соколиную охоту на другой раз. Выпрямившись в седле, он натянул золочёные удила, направил кобылу к выезду из Кремля. За ним пристроилась свита егерей и молодых стрельцов охраны.

– Значит, война? – как будто всё ещё не желая верить этому и надеясь услышать опровержение, вымолвил посол срывающимся голосом.

– Значит, война, – ответил Матвеев с невозмутимым спокойствием.

Царь, свита и растянувшаяся между лошадьми всадников и за ними резвая ватага гончих, взволнованных и оглашающих частым лаем окрестности, миновали заставу и вырвались за пределы западного пригорода. По привычке с разбегу все пересекли хорошо знакомый брод речки. На другом берегу собаки чуть задержались, чтобы отряхнуться от воды, и опять нагнали лошадей, опять вместе с ними устремились торной дорогой вглубь лесной чащи. Дорога эта, местами зарастая травой, было одним из ответвлений Смоленского шляха. И, как ручей вливается в речку, она вывела охотников на саму большую Смоленский дорогу, широкую и наезженную, словно разрывающую лес ровным путём к западным крепостям государства. И сразу же участники охотничьего выезда увидели впереди чёрную карету патриарха, которая ехала, не ехала, а при их появлении в виду обзора из заднего оконца явно остановилась.

Никон вне сомнения поджидал царя для разговора без присутствия Ртищева и иных своих недругов, и выражение неудовольствия омрачило разгорячённое лицо Алексея Михайловича, как тень облака, наплывающая на цветущий луг. Он неохотно осадил кобылу напротив патриарха, который вылезал на свет, словно медведь из тёмной берлоги, и жестом руки и коротким указанием распорядился егерям, главному лесничему царских подмосковных лесов и полусотнику стрельцов проехать мимо и подождать дальше. Лишь собаки не признали этого распоряжения, возбуждённо окружили карету. Они шныряли между колёсами и мешались в ногах лошадей и Никона.

– Пошли прочь! – хорошо поставленным сильным голосом прикрикнул он на вертлявых псин.

Молодой царь подавил невольную улыбку. Спрыгнув на дорогу, он преклонил колено и с поцелуем коснулся губами протянутой, слегка пахнущей ладаном руки патриарха. Поднялся, и следом за Никоном отошёл к чёрным стволам ольховника.

– Премудрая двоица, – раздельно произнося слоги, как требовал Никон, забормотал сидящий на переднем сидении кареты тщедушный седовласый монах, писарь и летописец патриарха, старательно и скоро выводя буквы на расправленном поверх доски листе бумаги. – Премудрая двоица, – повторил он, – встретилась, чтобы вдали от суеты обсудить пути спасения православных Малороссии от Римского ига.

Он не мог слышать, что Никон говорил с царём о другом. Как строгий учитель, наделённый высшим правом отчитывать нерадивого ученика, тот выговаривал царю:

– …Оттого ты и Ригу не взял, – властно качнул он головой, стараясь не замечать назойливых собак, понимая, что упоминание о военной неудаче при осаде ключевого города Ливонии было неприятно молодому государю, – что на Москве угнездилось вольнодумство, множится ересь. Мне, патриарху, грозятся непослушанием и самовольством, используя покровительство нового дворецкого, твоего постельничего Федьки Ртищева.

– Разве ж каждый не имеет права на личную совесть? – мягко возразил Алексей Михайлович, не желая спорить с ним по этому поводу.

– Чин и порядок должны быть, – жёстко поправил его Никон. – Иначе, как власть будет уважение иметь, если духовного пастыря всякий неуч ослушанием посмеет оскорблять?

Царь глянул на поджидающих его в стороне охотников.

– После, после обсудим, – досадуя за задержку, несколько повысил он мягкий голос.

У Никона в глазах блеснул вызов, он тоже повысил голос.

– После может стать и поздно, – пристукнул он по земле посохом. – Власть царей от власти духовной, от Бога дана и утверждается через его посредника, пастыря божьего. Кто оскорбляет Бога и его пастыря, тот червем подтачивает троны царей.