Сергей Городников - Порученец Царя. На стороне царя

Секретарь Ордин-Нащокина изнутри нанятой у приятеля немца кареты мысленно оценил купеческий двор, отметил про себя, что купец, очевидно, богат, и сделал некоторые выводы, которые его успокоили. Карета миновала открытые ворота, и он опустил занавеску на оконце, откинулся на заднем сидении, не сомневаясь, что теперь ему нечего опасаться встречи с царским палачом и жестокого дознания.

– Чёртовы бабы! – ругнулся он вполголоса. Потом высунулся головой с противоположной двору купца стороны, чтобы сделать резкое и строгое распоряжение кучеру: – Пошёл обратно! – И уточнил на всякий случай. – В Иноземную слободу!

Тем временем женщины слезли с повозки, нерешительно поднялись крыльцом к парадной двери. За приоткрытой дверью постукивали деревянные молотки. Повсюду был строительный мусор и беспорядок, а в гостиной мастеровые белорусы покрывали русскую печь бело-голубыми изразцами. Кроме рабочих никого не было видно, и вошедшие в гостиную женщины растерялись.

– Дарья Афанасьевна? – Голос Удачи вдруг окликнул их сверху пристенной лестницы.

Они с облегчением сбросили груз неопределённости положения, в каком очутились, и девушка откинула платок с тёмноволосой головы на плечи. Не глядя на пистолет в руках, Удача продолжал медленно протирать его тряпкой и не пытался скрыть удивления от их появления. Няня же отметила себе, что девушка поднимается к нему, не чуя ног, и краснеет в радостном волнении. Её порыв искреннего чувства смутил молодого человека. Он жестом руки пригласил её войти в простую светлую комнату с узкой кроватью у окна, с голландским комодом и лавкой, покрытой мягким восточным ковриком.

– Мне казалось, раз ваш отец запретил пускать меня, лучше сообщить, где я временно живу, – сказал он, откладывая пистолет на комод. Однако неловкость, которую оба чувствовали, заставила его продолжить объяснение. – В прошлом году я спас хозяину этого дома жизнь и товар. Было это на пути в Голландию. С той поры он мой должник, приятель… Иногда приучает меня к кулачному бою. Вдруг понадобится. – Он невольно потрогал левую скулу. – Но я всё ещё не верю глазам, что вы явились сюда.

– Тебя ищет царь ... – вымолвила она, словно оправдываясь в таком поступке.

Губы его дрогнули, он старался удержать смех удовольствия.

– Так ты пришла сообщить об этом?

Она нахмурилась, вскинула голову и притопнула ногой. Однако оба не выдержали пытки быть не самими собой и рассмеялись.

Москва загудела, мятежно загомонила. Казалось, сам воздух был готов взорваться от напряжения.

А началось всё с послеполуденного появления из Казанского собора просто одетого дородного монаха, голову которого по самый нос укрывал чёрный клобук. По одеянию монаха нельзя было понять его положения в церкви, и на него не обращали никакого внимания. Он решительно пересёк Красную площадь к длинному ряду торговцев книгами, лубками и иконами. И там вдруг накинулся на мордатого лотошника, который торговал иконами на удобном для продаж месте, с краю ряда. Опрокинув его лавку, дюжий монах вырвал у торговца холщовый, заляпанный краской мешок и вытряхнул на землю картинки с изображением обнажённой, смотрящейся в зеркало и пышной телом Венерой. Страшный своим безмолвием он наступил сапогами на эти картинки, все, без сомнения, нарисованные рукой иконописца, отбросил мешок и накинулся с посохом на молодого торговца. Тот успел накрыть руками затылок и отшатнуться, и медный набалдашник задел ему только лоб, рассёк кожу до светлой брови. Однако торговец ничем не выразил желания сопротивляться или возмущения. Напуганный до полусмерти неожиданным странным нападением он поскользнулся и упал, на четвереньках отполз прочь, не обращая внимания на кровь, которая из рассечённой брови засочилась ему на веки и в глаз. А монах, как разъярённый медведь шатун, вошёл в раж и, рыча несвязными проклятиями, принялся крушить другие лотки: с книгами, с лубками, с продаваемыми в обход церкви иконами. Его и без того сильное тело в неистовстве легко расшвыривало и разгоняло тех, кто пытался унять его, вразумить или ругнуть.

– Никон! Никон! – вскричал кто-то в толпе, признав под облачением монаха грозного патриарха.

Толпа растерялась. Сначала онемела и оцепенела, затем заволновалась в неопределённости, что же ей делать. А Никону почудилось, рядом появился Господь с сияющим нимбом, коснулся его руки с посохом. Никон приостановился, расширенными зрачками в маленьких глазках уставился на его явление.

– Что же ты остановился? – с ласковой укоризной обратился к нему Спаситель. – Да изгони же из храма моего всех, кто позорит храм и противится тебе! Я здесь, чтобы укрепить тебя в правом гневе.

Настроение толпы стало быстро меняться. Ободрённая непреклонно гордой величественностью застывшего патриарха, она зашевелилась, гулом одобрения нестройно отозвалась его страстному взору в неё саму. И забурлившей волной кинулась на торговый ряд. Она смела лотки и торговцев, тех вольнодумцев, которые хотели спасти книги. Перед взором Никона Господь растворился в этой толпе, участвуя в погромах, кровавых избиениях, среди истошных криков ужаса и боли или ответной злобы.

Стрельцы кремлёвского Стремянного полка стали подбегать, сбегаться отовсюду, выкриками предупреждения делая попытки унять беспорядки. Но только раззадорили толпу. Она набросилась и на стрельцов, заставила их отступить.

Холостой выстрел пушки оглушил Никона, вывел из оцепенения. Ухнула другая пушка, третья. Из двух раскрывающихся ворот в башнях Кремля вырвались конные отряды стрельцов, врезались в толпу, принялись хлестать её плетями направо и налево, не разбирая ни правых, ни виноватых, в едином устремлении подавить эту искру беспорядков, способную перекинуться на город и охватить его пожаром неуправляемого мятежа.

Сумерки напугано отступили на покой, передав ночи тревогу, которая угадывалась повсюду в Кремле. Вельможи исчезли с его двора, будто крысами попрятались в тёмных дворцах и палатах. Одни только стрельцы тройками и пятёрками встречались на каждом шагу. Кремль огромным, загнанным к краю реки чудищем, съёжился и ощетинился самым разным оружием в ожидании осады, как будто показывая желающим осадить его свои опасные колючки и смертоносные клыки.

Бдительные стрелецкие дозоры часто преграждали путь сухощавому, с тонкими чертами лица духовнику царя Алексея и шедшему за ним Удаче, каждый раз безмолвно, языком готового к немедленному применению оружия требуя пропускного слова. Провожатый Удачи тихо произносил его, как проворачивал ключ в очередном замке, и стрельцы подозрительно осматривали их и неохотно расступались, разрешая идти дальше. Наконец царский духовник вывел Удачу к белокаменному Архангельскому собору. Изнутри собора изливалось сияние жёлтого света от множества зажжённых свечей, а вход к ним преградили рослые мужи в доспехах, они стояли, не шелохнувшись, расставив ноги и скрестив остро заточенные бердыши. Другие стрельцы телохранители удерживали наизготовку мушкеты и тлеющие красными огоньками чадящие жгуты. Перед ними верным сторожевым псом царя застыл их чернобровый сотник. Пошептав на ухо сотнику, духовник показал Удаче на вход.