Сергей Городников - Порученец Царя. Персиянка

Жеребец с Антоном рысью перевалил за склон пригорка и пропал для взора преследователя.

Плосконос забеспокоился и пришпорил кобылу. Однако, примчавшись к склону и взлетев на пригорок, он осадил её, растеряно высматривая пустынную торную дорогу и придорожную лесополосу. Преследуемого им парня и след простыл, и неясно было, где он мог укрыться.

– Вот щенок! – в крайней досаде ругнулся Плосконос.

Он вынужден был развернуть кобылу, но внезапно оживился удачной мыслью. Он был уверен, что парень наблюдает за ним, и открыто направился обратно к городу.

Вытягиваясь в седле, чтобы из-за зарослей овражка лучше было следить за обманутым преследователем, Антон терпеливо выждал, когда всадник исчезнет за холмом, подождал ещё и тропинкой за деревьями проехал через лесополосу, выехал на другую малоезжую дорогу, которая иным путём уводила в сторону реки. Возвратившись на прибрежную большую дорогу, он постоял, смотрел, как удалялась повозка с холщовой палаткой, затем углубился в хорошо знакомую рощицу, где две предыдущие ночи дожидался товарища и воспользовался этим, чтобы подыскать хороший тайник, спрятать в нём общие деньги. Вскоре он слез на чахлую траву, с жеребцом на поводу вышел к старой дикой груше. Буря завалила её, но повалить не смогла, лишь выдернула из земли и обнажила возле основания ствола несколько толстых корневых отростков.

Ветер, и только он, тихо шелестел листьями, срывая то один, то другой и с шорохами плавно опуская к уже опавшим. Антон зацепил поводья за сук, отыскал на земле длинную палку. Когда разгребал ею жёлтые и бурые листья, освобождая от них взрыхлённое корнями груши углубление, он вдруг растревожил предупредительное злобное шипение. Поддетая концом палки, из углубления недовольно выползла большая гадюка и зашуршала, уползла к другим деревьям. На последующие скребки под облепленными землёй корнями ничто не отзывалось ни звуком, ни движением. Антон решился и с предельной осторожностью просунул туда правую руку. Раз за разом он вытащил и сложил в кучку всё, что там нащупал. К его удивлению, среди мешочков с деньгами оказался кожаный чехол с каким-то письмом. Подложить его мог только Удача и только утром. Очевидно, в письме было нечто важное, то, что Удача опасался держать при себе и хотел спрятать подальше от гостиного двора. Антон забеспокоился. Его товарищ, наверняка, не знал о намерении Плосконоса выследить их тайник и мог ненароком, как зверь ищейку, привести того к данному месту. Углубление в корнях доверия больше не вызывало. Он вспомнил, что рядом на берегу лежит его отруб ствола дуба, которым Удача воспользовался последними ночами. Он собрал деньги в походную сумку, затем положил в неё чехол с письмом и отправился к реке.

Он увидел отруб, где и рассчитывал, вытащенным к кустарнику внизу обрывистого склона. Течение реки медленно влекло два челна с рыбаками, и он не стал спускаться. Отступив за густой орешник, в вымытом ливнем овражке расковырял палкой небольшой подкоп, уложил в подкоп тяжёлую сумку, сверху накрыл ворохом гниющей листвы и собранных поблизости обломанных веток. Отряхивая руки, осмотрел ворох с разных сторон, убедился, что постороннему обнаружить их общую с товарищем казну не удастся, но лучше вернуться с сумерками, чтобы с помощью отруба перепрятать сумку в более надёжном месте.

Княжна забыла о времени. Она стояла наверху Южной башни островной крепости, неотрывно смотрела на угрюмое течение величавой реки, туда, куда над нею тащило северным ветром свинцово-серые тучи. Зеркально отражая скольжение туч, ширь речной глади стала мрачной, неласковой к южной гостье. Княжна зябко ежилась, стягивала на груди шерстяной платок, и мучительно тягостные предчувствия холодной лапой сжимали ей сердце. Она, как будто онемела, стояла и стояла, вопреки рассудку надеясь различить вдалеке белый парус с красным соколом на полотнище.

– Почему, почему он не возвращается, – время от времени жалобно шептала она, и влажная пелена наползала на глаза, размывала вид реки и туч, словно она смотрела на них из мрачного омута, и слёзы одна за другой соскальзывали на бледные щёки.

Никогда она ещё не была столь несчастной, до горьких слёз жалкой самой себе.

Мансур вышел из замка в сад, опять посмотрел на её спину и криво ухмыльнулся.

– Это зрелище способно тронуть и злодея, – проговорил он едва слышно. – Будь я юнцом, непременно простил бы сучку. И что совсем глупо, даже помог бы ей бороться с судьбой за своё счастье. От которого мне лично нет никакого проку.

Он сделал несколько шагов к углу поварской пристройки и вдруг расслышал негромкий разговор двух казаков. Они в очередной раз отошли от Северной башни к разведённому в саду костру и наваленному возле него, собранному на берегу гнилому сушняку. Постоянно выбрасываемый рекой и высыхающий на песке сушняк горел легко и жарко. Казаки отставили ружья к дереву, и один поправил широкий пояс с навешенной саблей, после чего подбросил в слабеющее пламя несколько серо-костлявых палок, а второй сразу присел к огню, протянул к нему ладони.

– Собачья погода, – проворчал тот, кто присел. – Сам, небось, пьёт, гуляет на охоте с воеводой. А нам и чарки не поднёс. Во все глаза, видишь ли, стереги его девку. Царь к слугам лучше относится, чем он к нам, к своим товарищам.

– Верно, старшины говорят, – тихо согласился его приятель. – Баба стал, а не атаман.

Упоминание о чарке осенило Мансура. Озираясь, как крадущийся шакал, он отступил к замку и шмыгнул в него. Поднялся винтовой лестницей и юркнул за дверь, проник в спальню вождя и персиянки. Он стал похож на вынюхивающую спрятанное лакомство вороватую собаку – живо осмотрел комнату и упёрся взором в подушку под одеялом. Приблизившись к кровати, пошарил под взбитой подушкой, затем под краем постели и нашёл то, что искал, – связку ключей. Их было четыре на бронзовом кольце. Два, как он знал, были от хранилища в Северной башне, где Разин прятал бочки с порохом, ружейные припасы и холодное оружие. Два других были от кладовых. Которым из них открывался подвал с продовольствием, а который подходил к замочной скважине винного погреба в саду, он бы сказать точно не смог, поэтому прихватил все.

Никем не замеченный, он вышел из замка и в обход сада приблизился к накрытому шапкой травы рукотворному холмику. Тремя каменными, истёртыми подошвами и изъеденными трещинами ступенями он быстро спустился к обитой ржавым железом старой дубовой дверце, подобрал к скважине замка нужный ключ. Недавно смазанный жиром замок без труда поддался повороту ключа, внутренний засов сдвинулся, и ровно подогнанная к сводчатому косяку дверца уступила слабому толчку возле деревянной ручки, слегка провернулась на петлях. В щель из чрева погреба потянуло терпким запахом хранимых в бочках водок и вин. Оглядевшись, Мансур наклонился к траве у ступени, положил в неё связку ключей, чтобы создавалось впечатление, будто их случайно обронили, и поднялся ступенями, отступил от погреба к входу в низкую башенку.