Сергей Городников - Тень Тибета

Но не все из них проявляли присутствие духа. Были и такие, кто успел раньше других заняться грабежом и к этому времени уносил добычу, старался оказаться подальше от сражения.

Чуть приметная тропинка поднималась на вылизанную ливнями и ветрами покатую гору с пробивающимися там и сям низкими зарослями кустарников и кривых сосен. Она уводила прочь от беспорядочного, как гул прибоя, гомона и звона в ущелье, оставляя их позади за обрывистым склоном. Коротконогий пожилой разбойник нервничал и торопился. Грязная жёлтая повязка сползала с низкого лба на маленькие и беспокойные чёрные глазки, но он не смел освободить ни одну из рук, чтобы поправить её. На плече он удерживал серый мешок, в котором выпирало кое-как напиханное добро, другой рукой, как стервятник когтями, он тащил за собой исхудалую молодую женщину, светловолосую и привлекательную белым лицом. Она была на голову выше коротконогого разбойника, но сопротивление её было слабым, – все силы уходили на внимание к спящему грудному ребёнку, плотно закутанному в кусок старого верблюжьего одеяла.

Очередной, приглушённый скалами выстрел пушки и всплеск радостных возгласов защитников каравана, словно подтолкнули в спину тащившего её, заставили его ускорить шаги. Оступившись на гнилой ветке, он упал на колено и, не выпуская узла мешка, непроизвольно освободил запястье пленницы. На миг она растерялась. Глянула в готовое заплакать лицо просыпающегося ребёнка и, пронзительно громко закричав, побежала обратно. От её крика коротконогий разбойник испуганно вздрогнул, как будто его внезапно коснулись раскалённым железом, с озлоблением опустил мешок на тропинку и с хищным оскалом несколькими прыжками нагнал её. Остриё длинного ножа с замаха наотмашь достало спину женщины, затем пронзило между лопатками, – крик её сорвался, будто застрял в горле.

Что она почувствовала, заваливаясь на ребёнка, чтобы в последний раз прикрыть его от опасности? О какой жизни вспомнилось ей в этот миг? О том ли, что она была одной из дочерей русского землепроходца, который с товарищами вышел в начале ХVII века в манчжурскую тайгу и принялся за её освоение? Освоение трудное, без прочных связей с русскими городками, острогами, при постоянной угрозе подвергнуться нападениям диких племён или хищных китайских отрядов. Или, быть может, о краткой любви и о том, как дымятся остатки изб, а вокруг среди терзаемых женщин и детей трупы казаков и землепроходцев, застигнутых врасплох... Кто знает?

Коротконогий убийца наспех отёр окровавленный нож об её серое платье, побежал было обратно, к брошенному мешку, но сзади раздался громкий, надрывный плач ребёнка. Разбойник будто налетел на невидимую стену, резко развернулся, затравлено прислушался к происходящему в ущелье. Там добивали напавших на караван, с гортанными возгласами, как собаки с лаем, гонялись за его рассеянными сообщниками, а ветер относил детский плач в ту сторону и мог привлечь внимание, направить по его следам преследователей. Разбойник опять, на скором шаге вынул нож из-за пояса, чтобы скорее расправиться с беспомощной жертвой... Но вдруг неуклюже подпрыгнул и визгливо завопил. Тело его искривилось от ужаса при виде тонкой, с оттенками бронзы змеи, на которую он нечаянно наступил – она с шипением отпрянула от его голени и скользнула между ним и трупом женщины к обнажённым корням наклонённой ветрами сосны. На железный звон от упавшего ножа она приостановилась, приподняла голову и оглянулась в сторону разбойника. Присев на тропе, тот пытался вывернуть голень правой ноги к губам перекошенного рта, в котором проглядывались гнилые зубы, безумно надеясь дотянуться до крохотной ранки, успеть высосать смертельный яд.

Сумерки, как обычно, быстро опускались на притихшее предгорье, после дневного зноя нежной прохладой обволакивали стены и храм старого большого монастыря.

Казалось, ничто не предвещало беспокойства буддистскому монастырю, рядом с которым проходила извилистая лента караванной дороги от городов Китая к городам Индии, ровно вытоптанная за столетия бесчисленными ногами людей и копытами животных. Выстроен он был из плотно подогнанных камней замечательно неприступно, на возвышенности, вблизи протяжённого и глубокого распадка, и вроде крепости прикрывал от дороги первое на пути из Китая поселение тибетцев. Приграничная жизнь и многовековая междоусобица тибетских князей приучила жителей поселения к поголовному владению оружием и мало какое событие могло бы помешать им неторопливо готовиться к ночному отдыху.

Межгорная долина с частью дороги, как на ладонях видимая к северу от монастыря, была плодородна, местами лесиста. Там нередко попадались дикие копытные и зайцы, на которых охотились волки, лисицы и жители поселения. Чуть слышный вой шакала донёсся оттуда с порывом сухого ветерка, когда из главного монастырского храма на прямоугольную площадь внутреннего двора медленно вышли двое обритых наголо мужчин. Полнеющий настоятель, от природы и по долгому жизненному опыту склонный быть сдержанным в высказываниях и в поведении, был тягостно задумчив. А моложавый и подвижный лама средних лет, который старался вышагивать рядом, не опережая его, но и не отставая, убеждал его принять важное решение. Он был выше настоятеля и горбился, говорил негромко, но с упорством уверенного в своей правоте человека.

Хотя он и относился к настоятелю с подобающим уважением, однако не был монастырским монахом, и вёл неприятный настоятелю разговор на равных, как может позволить себе только личный посланник Далай-ламы. Худощавое поджарое тело его свободно облегал тёплый походный халат, рассчитанный на частое ненастье, чтобы защитить и от дождя, и от снега, и от порыва ветра, удобный и на ночном неуютном привале. Обшитый тонкой кожей, этот прочный халат выцвел и был местами потёрт, доказывая, что им пользовались долго и в самых суровых обстоятельствах, и посланник неосознанно, по многолетней привычке оправлял завёрнутые из-за тёплой погоды рукава, как если бы имел склонность иногда глубоко и серьёзно задумываться.

– Далай-лама считает, – продолжая долгое объяснение, негромко и твёрдо убеждал он настоятеля, – лишь мы, духовная власть способны объединить страну, восстановить государство Тибета.

Настоятель не скрывал, что у него иное мнение, но ему не хочется говорить об этом. Отвечал он не сразу и неохотно.

– Как Далай-лама намерен коварство, лицемерие, жестокость, необходимые для решения такой задачи, соединить с нравственным учением, какое мы несём? Этим учением мы только и даём свет надежды отчаявшимся.

– Нравственность? Свет учения? Когда повсюду раздор и насилие? Когда все очерствели от междоусобия? – устало раздражаясь необходимостью повторять очевидные ему доводы и всё же сдерживая себя уважением к настоятелю, возразил посланник. – Тибетцы измучены за сотни лет корыстной вражды и безвластия! Им нужна любая, но власть.