Дмитрий Могилевцев - Люди золота

Оттого и вышло, что Инги, сам не ожидая, стал вдруг вторым во всём войске. Торир с Хельги сразу своих поставили к Инги под руку. Хельги сам-то злобился, зато ватага его на Инги чуть не молилась. Куда против своих же? Так и оказалось, что вся северная корела и добрая часть южной, с половину ушкуйных ватажников да варяги – без малого полвойска всего, – оказалась у Инги. Верхним все вожаки в один голос выбрали Мятещу – кого ещё? Опытней и разумней в боевом деле не сыскать. Он полк волховский водил, когда очередная свара с низовыми вышла, и за море уже ходил не раз, со свеями цапался. Была у него своя ватажка, но помощников взял себе не из неё. Правой рукой попросил у сбора назначить Инги, а левой – Дмитра, крещёного десятника из Новгорода. Вожаки поворчали, посопели, да согласились. Справедливо и разумно. Колдун из поганых хоть молодой, а слушают его ого как. И не чужой вовсе, сказывают, из Ладоги родом. А словенам тоже свой начальничек будет, известный вояка.

Неделю ещё стояли на берегу, корабли готовили и припасы. Мятеща заранее навёз чего надо, кораблей больших и малых его люди нагнали – аж моря за ними не видно. Плотники тут же, смольники и канатчики, и всякого прочего мастерового люда – толпа. Суетятся, чинят, снаряжают. А что удивительно: вроде как начальства над ними нет и купцов тоже. Чтобы купцов не было подле тех, кто в большой набег собрался, – дело неслыханное. Купцы, бывает, и деньги на снаряжение дадут, и добычи долю заранее выговорят – если сами в набег не идут, что частенько случалось. В прежние времена, рассказывают, гостя от ватажника и не отличить было. Когда выгодно было – торговали, а когда силой взять можно было – силой брали. А тут – пусто. Всем Мятещевы ватажники заправляют. И не похожи они на тех, у кого мешки серебра да богатые подворья. Ушкуйнички-середняки, а то и вовсе голь перекатная.

Инги за эту неделю ко многому внимательно присмотрелся. И удивился. Ни единой свары до крови, ни единой попытки раньше сорваться или, повздорив, домой отъехать. Мятещевы держали всех в железном кулаке. А пуще того держало всех чувство: не сам Мятеща здесь главный, а те, что за плечами у него стоят, да не из простого народа. То и дело ползли шепотки: князь подъедет с дружиной в самый последний день. Нет, они на лодьях подплывут, когда в море выйдем. Нет, не князь никакой, а боярство и посадник. И князья от корелы, сам валит Игугмор.

Кровь не должна падать наземь, как сухая листва, как песок, как мусор, наметенный и унесенный ветром. Всякая кровь, пролитая боевой сталью, – жертва, и проливать её должно, стоя перед богами. Живая кровь способна освятить и возвысить любую грязь, любой забытый угол, лесную поляну или хлев. И потому хуже всего – проливать, не замечая совершаемого, обыденно и привычно, как обтёсывает плотник сотый за день шпенёк, одинаково безыскусный, как две капли схожий с любым из своих собратьев из кучи под лавкой. Настоящий враг богов – не тот, кто с пеной у рта клянётся, что их нет, что они обман и морок. Настоящий враг тот, кто всё назначенное богам делает даже не для себя, а попросту чтобы отделаться, без радости и злобы, а лишь с усталостью и тоскливой скукой, чтобы избавиться от заботы да и пойти дальше, как зверь, ища скудной поживы.

Но такие – не звери. Они из людского племени, но смотрят в другую сторону и куда собрались дальше – неведомо. Может, когда в легендах говорилось про ётунов и троллей, как раз про таких шла речь? Они понимают человеческий язык, но не хотят слушать. Не радуются по-настоящему, не злобятся. Просто – режут и кривятся, когда кровь брызгает. От неё ведь кольчуга ржавеет. Ухмыляются, когда ухватят чего поценнее, да и той радости – с гулькин нос. Может, потому и пришёл новый бог и укрепился здесь, что при старых богах появились такие?

Странно и мерзко было на душе. И весело, и стыдно себя, нетерпимо, мерзко. В особенности невыносим был детский крик – тоненький, пронзительный, раздирающий уши. Маленькие дети живучи. Взрослый бы давно умер от боли, а малыш ещё шевелится, ползёт в луже. Ушкуйники кидали их в огонь, в двери превратившихся в печи домов. А потом хотелось заткнуть уши, залепить глиной, обмазать голову целиком.

Хотя только эти послелюди-недозвери и сохраняли голову на плечах. Прочие опьянели и ошалели от непрерывной резни, от лёгкой добычи и огня на соломенных стрехах. Мятеща всегда здраво судил, где кого высадить и как дорогу отрезать, чтобы не сбежали. И наказывал выбирать только самое ценное, размером невеликое, и полона не брать, даже девок красивых. Всех – под корень. Недосуг, и места нет. На большую добычу идём. И – ухо востро держать, а то в путанице проливов и проток заплывёшь не туда, да и попадёшь, как кур в ощип. Ведь направились в самую глубь земли свейской, на озёра их, где прячутся по берегам и на островках богатые торговые городишки, а подводные скалы и глухие протоки охраняют их лучше всяких стен. Берегут-то берегут, да от знающего и умелого никто ещё не уберёгся. Войско всё выжигало по пути. Заранее проскакивали в ночи по протокам на малых лодках, окружали, не давали уйти, жгли сёла, брали наскоком крепостцы. Если не получалось сразу, оставляли малый заслон, крепостцу выжечь или хотя бы не дать дорогу назад перекрыть, а сами шли дальше. Но такое случалось всего дважды, и оба раза обложенные остроги вскорости удавалось дожечь и опустошить, а оставленные прытко догоняли своих. Шла рядом злая удача – свеи не прознали о набеге заранее и не сумели созвать войска. Наспех собранное ополчение разогнали, не вспотев, а потом, хохоча, кидали в кучу отрубленные головы. И наконец в предрассветной дымке причудливой многоверхой горой на берегу озера встала главная цель, наижеланная добыча, богатый город на берегу озера Меларен, радость гостей со всего северного мира – Сигтуна.

Досталась она дорого. Первая за весь поход настоящая битва случилась там. А могла стать и последней. Много оказалось защитников в Сигтуне, и бились они свирепо. Мятеща поделил силы натрое – с суши напасть, с двух сторон, чтобы отвлечь, а главными силами прорваться в гавань, ударить по пристаням с кораблей. С запада выпало идти тем, у кого получше доспех и снаряжение, – новгородцам да посадским. На них-то самое трудное и обвалилось. Свеи мало что от стен их отбросили, так и за ними полезли, в поле сшиблись за валом. Дмитр-десятник собрал всех, поставил щит к щиту. Рубились, зубы стиснув, шаг за шагом к лесу отходя. Уже когда с другой стороны в город ушкуйники ворвались, свеи всё никак отступать не хотели, вцепились по-песьи, решили биться до конца. Только когда уже свои из ворот выскочили, тогда свеи сами в кучу сбились – и в лес. Но Дмитр не выпустил, озлобившись. Самому пол-уха напрочь снесло, и родичей чуть не десяток в поле остался. Потому вместе с подоспевшими резали до конца. В лесу и добили тех, кто вприпрыжку не убёг, щиты покидавши. Впрочем, таких немного было.