Сергей Шведов - Поверженный Рим

– Каган Баламбер либо ранен, либо убит, – предположил трибун Саур.

– Скорее всего, – не стал спорить с ним комит Феодор.

Клибонарии, бросившиеся преследовать гуннов, были остановлены Феодором, приказавшим трубить отбой. Комит боялся засады, и, вероятно, не напрасно. Гунны хоть и потерпели поражение в битве, но сил у них еще хватало на то, чтобы огрызнуться напоследок.

– Рекс Придияр убит, – крикнул викарий Правита, птицей взлетевший на холм на вороном коне, взятом, скорее всего, у убитого гунна.

Вестготский рекс сражался пешим, в рядах фаланги. Его доспехи были темными от чужой крови, а на лице застыла не то горечь, не то недоумение. Во всяком случае, у Правиты хватило ума и сердца, чтобы не радоваться открыто смерти своего соперника.

Саллюстий ахнул и тут же осекся под строгим взглядом комита Феодора. Смерть Придияра Гаста многое могла изменить в жизни империи, но обсуждать этот вопрос над еще не остывшим телом вождя было глупо и небезопасно. Квестор взял себя в руки, поднял глаза к небу и перекрестился.

Гунны потеряли в этой битве более десяти тысяч человек, но сил у них было еще достаточно, чтобы повторить свою безумную атаку. Наверное, именно поэтому комит Феодор поначалу настороженно встретил гуннских вождей, приехавших договариваться о мире. Возглавлял гуннов бек Ругила, рослый смугловатый человек с неожиданно синими глазами. На готских, древингских и русколанских вождей, собравшихся в шатре комита Феодора, он смотрел хмуро, но без ненависти. Вряд ли этот человек принадлежал к чистокровным гуннам. Его подбородок был чисто выбрит, но никаких шрамов на его щеках, столь характерных для степняков, Саллюстий не заметил, хотя стоял буквально в трех шагах от бека.

– Мы уходим, – сказал спокойно Ругила. – Добычу мы забираем с собой. Землю и полон оставляем вам.

– А кто ответит за моего убитого отца?! – севшим от напряжения голосом прошипел рекс Аталав Гаст.

– За убитых в битве не мстят, – холодно ответил ему Ругила. – Мой отец, бек Белорев, тоже пал, сражаясь бок о бок с великим каганом гуннов.

– А что стало с самим сиятельным Баламбером? – спросил Саллюстий, подрагивая от волнения и нетерпения.

– Каган ушел на небо, – с болью произнес Ругила. – Ушел дорогой славы. Его место отныне среди богов и героев. Да пребудет с нами их сила.

В шатре комита Феодора воцарилось тяжелое молчание. Радоваться смерти человека было неприлично, а скорбеть о смерти врага глупо. Молчание нарушил бек Ругила, громко спросивший у присутствующих:

– Кто из вас князь Верен?

– Я, – спокойно отозвался русколан.

– Говорят, что это ты нанес кагану Баламберу смертельный удар?

– И что с того? – пожал плечами Гусирекс.

– Ты мне не кровник, но отныне ты враг всех гуннов, а значит, и мой.

– Кто бы в этом сомневался, – насмешливо отозвался Верен. – Иди домой, бек, но помни, я еще не сказал своего последнего слова.

Договор был заключен. Гунны покинули Нижнюю Мезию, увозя с собой добычу и тела самых знатных мужей своего племени. Остальных они похоронили здесь же на чужой земле, взяв с комита Феодора и викария Верена клятву, что прах убитых не будет осквернен. Квестор Саллюстий ликовал. Он одолел своих врагов. И тех, что пришли из далеких и загадочных степей, и тех, кто обитал в Константинополе под крылышком божественного Феодосия. И лично для квестора победа над константинопольцами была куда важнее, чем победа над гуннами.

Весть о победе императора Феодосия над гуннами дошла до ушей высокородного Пордаки на исходе лета. Комит финансов божественного Валентиниана за последние годы здорово обленился и обрюзг. Спроса с него не было никакого. Императорской казной он распоряжался почти единолично и за весьма короткий срок удвоил свое и без того немалое состояние. Справедливости ради все-таки надо заметить, что Пордака хоть и крал, но знал меру. А еще лучше он знал, кому следует угодить в первую очередь, дабы не нажить крупных неприятностей. И в этом величественном списке на первом месте стоял, естественно, префект претория Андрогаст, железной рукой управлявший империей из-за спины взрослеющего Валентиниана. По мнению Пордаки, которое он, однако, никому не навязывал, сиятельный Андрогаст был все-таки слишком мелочен и жаден для крупного политического деятеля. И только отсутствие серьезного соперника позволяло ему вершить дела в империи к своему удовлетворению. По мнению комита агентов Перразия, который и принес Пордаке радостную весть о победе божественного Феодосия, Андрогаст явно зарвался и его последнее распоряжение касательно имущества императорской семьи вызвало гнев божественного Валентиниана.

– Гнев императора – это не так страшно, высокородный Перразий, – вяло махнул рукой Пордака. – Что же касается палаццо в Ровене и усадьбы близ Рима, то они требовали на свое содержание слишком больших расходов.

– И тем не менее божественный Валентиниан публично выразил свое неудовольствие самоуправством префекта Андрогаста, – сокрушенно покачал головой Перразий. – Ты напрасно так легко к этому относишься, Пордака. Валентиниану уже исполнилось двадцать лет, и он вполне может предъявить в ближайшее время свои права на власть.

– Неужели двадцать? – удивился комит финансов. – Как быстро летит время.

– Квестор Саллюстий прислал мне письмо, – Перразий со значением глянул на Пордаку. – Император Феодосий обеспокоен положением дел, сложившихся в западной части империи.

Пордака заволновался. Похоже, над головой комита Андрогаста стали собираться тучи. Пять лет этот человек практически бесконтрольно правил западной частью обширной империи, но это вовсе не означало, что так будет продолжаться вечно. И если молния, пущенная уверенной рукой Феодосия, поразит всесильного префекта претория, то и комиту финансов не поздоровится. Недаром же комит агентов Перразий, владеющий в силу своего служебного положения обширной информацией, злорадно косится на Пордаку.

– В Медиолане видели Стилихона, – продолжал огорчать и без того обеспокоенного неприятными вестями Пордаку Перразий. – По слухам, он навестил свою хорошую знакомую.

– Дело молодое, – процедил сквозь зубы Пордака и потянулся к кубку, стоящему на изящном деревянном столике, отделанном костью носорога.

По мнению Перразия, комит финансов погряз в роскоши. Дворец, который он построил в Медиолане, мог бы поспорить и величиной, и убранством с императорским. И почти наверняка выиграть этот спор. Такого обилия скульптур и живописных полотен Перразию, жившему, к слову, не в хлеву, видеть не доводилось. Статуями был заставлен чудесный сад, их можно было увидеть на лестницах, они густо заполняли собой атриум, мешая гостям любоваться чудесной росписью на стенах. Только фонтанов, украшенных целой стаей амуров, во дворце было более десятка. Но особенно хозяин этого дворца гордился баней, способной вместить сотню человек по меньшей мере, но предназначенную для одного-единственного, неповторимого Пордаки. Сын рыбного торговца обнаглел до такой степени, что его имя стало притчей во языцех обывателей не только Медиолана, но и Рима. Пордаку ненавидели многие знатные мужи империи, включая, пожалуй, и самого Перразия, так что его падение наверняка станет праздником для тысяч людей. Тем не менее Перразий счел своим долгом предупредить старого знакомого о грозящей ему серьезной опасности.