Юрий Смолич - Ревет и стонет Днепр широкий

— Позвольте! — закричал Юрий Пятаков. — Мы требуем следствия нормальным судебным порядком!.. Мы не выйдем!

— Командование, — продолжал Кириенко, — согласно произвести освобождение на основе обычного, широко применяемого в условиях боевых действий… обмена военнопленными…

Стало совсем тихо. Ацетиленовый фонарь покачивался вверху под сводами на электрическим шнуре, и белый круг света маятником скользил по каменному полу — взад–вперед. Он освещал то комиссара Кириенко с офицером для особых поручений рядом, то Иванова в центре каземата, то арестованных ревкомовцев на нарах вокруг. На нары были брошены охапки соломы — каземат как каземат.

— То есть? — крикнул Картвелишвили.

— Простите, что — то есть? — переспросил Кириенко.

— Условия обмена?

Комиссар пожал плечами. Потом вопросительно посмотрел на офицера рядом.

Боголепов–Южин с презрительной гримасой сказал:

— Все пленные на всех пленных.

— Непонятно! — крикнул Леонид Пятаков. — Сколько у вас пленных?

Штабс–капитан повел плечом:

— Количество военнопленных — военная тайна.

— А сколько у нас?

Комиссар Кириенко завопил:

— Я запрещаю отвечать на этот вопрос: это тоже… военная тайна!

— Простите, — улыбнулся Иванов, — но восставший народ не имеет тайн. У нас…

— Запрещаю! — еще громче завопил комиссар.

Но Иванов все–таки успел сказать:

— Сдались три офицерских школы… несколько сот юнкеров…

— А у вас — только мы, десять человек? — насмешливо спросил Картвелишвили.

Юрий Пятаков вскочил со своего места.

— Мы согласны! — крикнул он. — Мы принимаем предложение командования!

Все смотрели на него с удивлением. Но Юрий Пятаков не обращал внимания на осуждающие взгляды товарищей — он слишком волновался. Черт побери, ведь он категорически возражал против восстания! Но раз оно уже произошло и раз… Словом, лучше выйти на волю, пускай и в разгар восстания, которое ты принципиально осудил и продолжаешь осуждать, нежели сидеть здесь, когда вот–вот начнут гвоздить по тебе снарядами из тяжелых орудий.

— Мы согласны! — сказал Юрий Пятаков. — Мы принимаем.

— Нет, мы не согласны! — вскочил Леонид Пятаков. — Мы не принимаем! Обменять десять бойцов на несколько сот — это бессмыслица, это предательство. Ведь мы этим умножаем силы противника. Если обмен, то один на одного. Я категорически против. И я не выйду!

— Я тоже! — крикнул Картвелишвили.

— И я! И я!

Комиссар Кириенко обеспокоенно посмотрел на часы: десять минут, отпущенных на свидание Иванова с заключенными, чтоб парламентер убедился, что они не желают выйти на свободу, — прошли, и время, назначенное этим проклятым ультиматумом, истекает…

— Мы не можем ждать, — крикнул он, — пока вы договоритесь между собой! Мы спрашиваем председателя ревкома: согласны или нет?

— Нет! — снова крикнул Леонид Пятаков.

— Простите, вам известно, что председатель — Пятаков.

— Я и есть Пятаков! — Леонид вышел вперед.

— Леонид! — завопил Юрий. — Это узурпация! Я председатель!

— Ты… был председателем, а теперь… Товарищи! — обратился Леонид к остальным. — Я предлагаю избрать председателем ревкома меня!

Тогда Иванов поднял руку:

— Товарищи, спокойствие… Ты, Юрий, был председателем ревкома раньше, там, на воле. После вашего ареста создан новый ревком. И он избрал нового председателя. Это — я. И я не открываю пленума для перевыборов, Леонид. — Он усмехнулся. — Я не собираюсь отказываться от своих прерогатив.

— Здорово! — крикнули Картвелишвили и Леонид Пятаков.

— Вы не председатель ревкома! — завизжал Кириенко. — Вы только парламентер!

— И парламентер. Как парламентер я пришел с ультиматумом. Как председатель ревкома заявляю: мы принимаем предложение… Спокойно, спокойно! — улыбнулся Иванов Лаврентию и Леониду. — Я имею такие полномочия от революционного комитета. — Он лукаво подмигнул. — И не только потому, что нам дорога ваша жизнь. А потому, что ультиматум предполагает… удовлетворение всех трех пунктов, либо… либо… вот тут уж — военная тайна… — Иванов опять улыбнулся, кивнул на Кириенко и посмотрел на часы. — А впрочем, за меня сейчас скажут свое слово пушки и пулеметы…

Было тридцать две минуты двенадцатого. Две минуты уже прошло после назначенного Ивановым срока демонстративной стрельбы. В чем дело? Почему хлопцы молчат? Что случилось? Неужто стрельба для паники не состоится?

И как раз в эту минуту — совсем близко, может быть в нескольких сотнях метров от здания штаба, — затрещал пулемет, за ним часто, врассыпную, защелкали винтовки, затем — один за другим грохнули взрывы большой силы. Бомбы? Снаряды? Ручные гранаты или артиллерия?

Иванов засмеялся: молодцы ребята, не подкачали!

— Кровь, кровь пролилась! — взвизгнул Юрий Пятаков, хватаясь за голову. Руки у него дрожали, бородка дергалась.

— Ура! — закричал Картвелишвили. — Пускай нам конец, но мы победим!

Леонид Пятаков обнял Иванова.

Комиссар Кириенко, забыв о своей миссии, бросился к выходу из каземата. Боголепов–Южин поспешил за ним. Пулеметов уже рокотало, по меньшей мере, два, а может быть, и двадцать два. Винтовки стреляли вразнобой и залпами. Взрывались гранаты. Казалось, что сквозь стены каземата даже слышно громовое «ура».

Иванов крикнул во весь голос:

— Ультиматум в действии! Восстание продолжается!

Но тут он увидел, что ни комиссара, ни офицера в каземате нет — они остались одни. И тогда он, озираясь на дверь, шепнул товарищам:

— Спокойно, это только демонстрация. Это арсенальские ребята балуются…

Потом, снова вслух, сказал:

— Я думаю, товарищи, мы можем спокойно выйти…

— А… а… охрана? — остановил его Юрий Пятаков. — Они ж нас не выпустят… озверелые офицеры и юнкера… Они нас…

— Они нас рады бы растерзать, — насмешливо подхватил Иванов, — но, будьте покойны, они нас свободно пропустят, еще и пожелают нам спокойной ночи, ибо таков будет приказ, поскольку мы приняли условия обмена.

Он отвернулся от Пятакова и весело сказал, обращаясь ко всем:

— Только перед тем, как выйти, мы еще потребуем выполнения двух остальных пунктов нашего ультиматума: сложить оружие и признать власть Советов. А вот если они заартачатся, что ж… тогда пускай пеняют на себя: тогда уж им не избежать и тяжелой артиллерии.

Товарищи толпой двинулись к выходу из каземата, через широко открытую окованную железом дверь. Навстречу, вниз по ступенькам, уже бежала охрана. Спешил и Боголепов–Южин. Ему, офицеру для особо важных поручений, приказано лично произвести обмен: десять ревкомовцев на пять сотен юнкеров и офицеров.

— Да ведь это же не… законно, это юридически не… — кипятился позади всех Юрий Пятаков. — Это провокация!..