Юрий Смолич - Ревет и стонет Днепр широкий

— Hy, так… я тебе поджарю сейчас свежих блинчиков!

— Не надо. Спасибо. Я уже поужинал.

Марина отодвинула стул и села против брата. Локтями она оперлась о стол, лицо положила на ладони. Она смотрела на брата. Во взгляде ее было все: и сочувствие, и боль, и тревога, и как будто бы радость, а больше всего — растерянность.

— Что скажет… отец? — прошептала Марина.

Ростислав не ответил. Он пил чай маленькими глоточками и смотрел поверх Марининой головы куда–то на стенку.

— Он правда уедет на Дон?

Ростислав не ответил.

— Их в самом деле уезжает сейчас много: три военных училища, пять школ прапорщиков… Нет, — поправилась Марина, — школ прапорщиков четыре: украинская школа прапорщиков остается…

Ростислав поставив на стол пустой стакан. Не глядя на сестру, он спросил:

— Ты… очень сердишься, что я его… ударил?

Теперь не ответила Марина.

Ростислав поднял на нее глаза. Марина смотрела на него, в ее взгляде были недоумение, укор, гнев. Ростислав кивнул. Марина смотрела на него — вот–вот заплачет.

Ростислав скользнул взглядом по Марининой голове и улыбнулся:

— Какая ты трепаная, Маринка!

Маринина грива, и всегда вихрастая, теперь, после того как она повалялась по подушке и Флегонтовым коленям, была похожа на перевернутый сноп прошлогодней соломы. Марина покраснела — ей в эту минуту подумалось, что Ростислав видел, как она… Она встрепенулась и стала приглаживать волосы руками.

Ростислав встал.

— Знаешь что, Маринка? — сказал он. — Давай и впредь друг у друга ни о чем не спрашивать? Согласна?

Марина тоже поднялась.

— Разве я о чем–нибудь спрашивала?

— Нет, это я так… — Ростислав снова усмехнулся. Усмешка была какая–то кривая, горькая. — Просто, чтоб тебе не вздумалось…

— Я и не собиралась.

Марина подошла к брату и положила ему руки на плечи:

— Ах, Ростик!..

Она спрятала лицо у него на груди.

— Ах, Ростик, то–то и плохо, что я прекрасно понимаю, что… не понимаю тебя! И что ты меня… не понимаешь…

— Ax, какие же мы с тобою загадочные!

— А ведь мы — брат и сестра.

Ростислав помрачнел:

— Александр тоже нам… брат. Брат! — повторил Ростислав с болью. — И как нам с тобой… вытащить его из болота?

Марина молчала, молчал Ростислав. Они стояли посреди комнаты — Маринина голова по–прежнему у него на груди, а глаза смотрят куда–то в пространство, ничего не видя. Ростислав тоже уставился пустым взглядом неведомо куда. Найдутся ли у них силы, чтоб спасти брата? Есть ли способ его спасти? И что это означает — спасти? И кого из них надо спасать?..

Наконец Марина тихо спросила:

— А все ж таки, Ростик, скажи мне: что ты думаешь делать?

Ростислав взял ее голову за вихры и повернул лицом к себе:

— Ты это о нем спрашиваешь?

— Нет, нет! Что ты! — испугалась, даже ужаснулась Марина. — Я же не о том! Это я и сама знаю! Это только тот… кокаинист мог подумать. Я о том, собираешься ли и дальше оставаться в красногвардейском штабе?

Ростислав смотрел на сестру, в глазах его мелькнул смех:

— Мы же договорились не спрашивать?

Марина упрямо тряхнула волосами:

— И все равно спрашиваю!

Искорки смеха разгорались во взгляде Ростислава:

— А ты бы хотела, чтоб я… перекинулся в твое «вильное козацтво»?

Марина отшатнулась возмущенная:

— Фи!

— Что — фи? — искренне удивился Ростислав. — Не поверю, чтобы ты изменила свои… симпатии и взгляды. Чтоб тебе на твои украинские дела было — фи!

— Ах, нет! — даже топнула ногой Марина. — Я не потому сказала «фи». — Она вдруг засмеялась этому забавному междометию, которое они сейчас обсуждали, словно какой–то важный тезис. Но тут же стала снова серьезна, даже сурова. — Я же знаю, что ты никогда не пойдешь против своих убеждений! И возмутилась: как ты мог подумать, что я спрашиваю об этом.

Ростислав прервал ее.

— Ну вот, — сухо промолвил он, — значит, не о чем и спрашивать. Мы договорились, что не будем задавать друг другу вопросов. И я тебя ни о чем не спрашиваю.

— Ах, Ростик! — вскрикнула Марина, не скрывая муки. — Может быть, как раз и надо, чтоб ты меня спросил!

Она гневно оттолкнула брата.

Ростислав внимательно посмотрел на нее:

— О чем ты, Марина? С тобой что–нибудь… неладно?

Марина стояла отвернувшись. Она уже овладела собой.

— Мы же договорились… не спрашивать.

С минуту длилось молчание. Совсем тихо было в квартире Драгомирецких. За окном шел дождь — сеялся по стеклам, словно сквозь сито.

Ростислав произнес задумчиво:

— Да… да!.. Не думал, что и тебя… обуревают сомнения…

Марина тряхнула головой, выпрямилась, постояла так минутку, словно ожидая, словно надеясь на что–то, и пошла к двери.

— Спокойной ночи, Ростислав.

— Спи спокойно.

Но на пороге Марина задержалась на миг и бросила через плечо:

— Я б и правда хотела, чтобы мы с собой были… вместе.

5

И вот они лежали рядом в Марининой комнате — теперь уже и не зажигая лампы. Света от чуть сереющего прямоугольника окна было достаточно, чтоб различить контуры мебели в комнате, но, если смотреть друг на друга вблизи, черты лица едва мерещились — их надо было угадывать, даже придумывать; только чуть блестели глаза.

— Может быть, мне уже уйти? — прошептал Флегонт. — А то… неудобно…

— Подожди еще немножко, — так же шепотом сказала Марина, — ведь комната Ростика на том конце — ему ничего не слышно. А мне… плохо сейчас одной.

И Флегонт остался.

Марина лежала на спине, закинув руки за голову, вялая и расслабленная, и смотрела, должно быть, в потолок.

Флегонт неудобно вытянулся рядом, на самом краешке дивана, почти вися в воздухе. Он лежал прямой и длинный — от валика до валика — словно натянутая тетива. И, как туго натянутая тетива, трепетал — от напряжения неестественно вытянутого, повисшего над пустотой тела и от внутренней настороженности: он целомудренно следил, чтобы не коснуться ненароком тела девушки рядом.

Марина сказала:

— Странно! Как я мечтала, чтоб мои братья… тоже ощутили в душе этот священный огонь… любви к родной украинской отчизне…

Она говорила медленно, отрывисто — точно астматик, речь ее текла вяло, словно нехотя, и голос был глухой, без интонаций, как будто равнодушный к содержанию того, что они говорила, старческий:

— Как горько мне было всегда, что ни один из них не участвует в нашей борьбе за возрождение нации… Как я возмущалась, что Алексашка не хочет признавать себя даже по происхождению украинцем…. Как больно кололи меня всегда его грязные насмешки над нашим языком… И вот…

В Марининой речи наконец послышался отголосок каких–то чувств, удивления:

— …как мне теперь больно, как возмущает, что он… признал себя украинцем!.. Как… ненавижу я его за то, что… пошел служить в украинскую армию…