Юрий Смолич - Ревет и стонет Днепр широкий

— Расходиться по одному, по двое! — предложила Бош.

— Всем поправляться на Печерск, в «Арсенал»! — добавил Иванов. — Наш красногвардейский отряд вооружен. Под его охраной продолжим работу… съезда…

Делегаты заторопились к выходу.

Но на трибуне уже стоял Тарногродский.

— Товарищи! — остановил он уходящих. — Через три дня в Харькове открывается съезд Советов Донецко–Криворожской области. Предлагаю: всем составом делегатов Юго–Западного съезда немедленно переехать в Харьков, объединиться с Допецко–Криворожским съездом — это и будет Всеукраинский съезд, законный и правомочный! И он доведет работу до конца…

Это действительно были блестящая идея. Бош сразу оценила ее. Ведь в Харьков съезжаются представители пролетарской части Украины: донецкие шахтеры, криворожские рудокопы, металлурги Екатеринославщины. Может быть, и в самом деле — нет худа без добра? Сама жизнь, сами обстоятельства борьбы дают прекрасный случай покончить с сепаратистскими настроениями среди деятелей Донецкого бассейна и Криворожья — их тенденцией обособиться от Украины, объявить свою Донецко–Криворожскую республику.

Коля Тарногродский взволнованно продолжал:

— Харьковский съезд выразит волю всего украинского народа, и мы изберем там новый состав Центральной рады, то есть я хочу сказать, — Всеукраинский центральный исполнительный комнат Советов! Новую власть Украинской народной республики! Без Грушевских, Винниченок и Петлюр!..

Одобрительные возгласы встретили слова Тарногродского.

— Расходитесь же, расходитесь скорее! — кричала Бош. — Все на Печерск! Все сегодня же — в Харьков!..

Она хотела еще что–то сказать товарищам, толпившимся в дверях, но Боженко взял Евгению Богдановну за плечи и подтолкнул к выходу.

— Ну какая же ты, Богдановна! — укоризненно сказал он. — Что ж тебя — с полицией выводить? Анархию разводишь! И товарищей задерживаешь и сама задерживаешься. Вот–вот сечевики с гайдамаками нагрянут! А ну катись!..

Боженко бесцеремонно вытолкнул Бош за дверь и шел последним за толпой, гоня людей вниз по лестнице и покрикивая:

— С черного хода направо — на Крещатик, налево — на Костельную. Со двора, во двор, а там раза два через заборы — и ваших нет!..

Он выпроводил всех, погасил свет в зале, во всех коридорах и вестибюле, потом еще раз проверил входную дверь: заперта ли на ключ, задвинул еще большой засов — и только тогда покинул и сам опустевшее помещение.

Отворив дверь черного хода, Боженко прислушался. В парадную дверь как раз застучали. Сперва негромко, а потом забарабанили гулко и часто.

— Рукоятками наганов колотят! — констатировал Василий Назарович. — Стучите, стучите! Головой о стенку…

Он прикрыл дверь — где–то в доме забыли открытую форточку, и сильно сквозило — и оглянул двор. Ни справа, ни слева товарищей уже не было видно: кто подался в проходной тоннель к зданию Волжско–Камского банка — этим путем в июльские дни Василию Назаровичу уже приходилось давать ходу от юнкеров; кто через заборы, за домом банкира Доброго, через усадьбу родичей того же Доброго, на Костельную. Снег падал густо, большими пушистыми мухами, крупный и тяжелый. Снег быстро засыпал многочисленные следы.

Василий Назарович одобрительно крякнул:

— Гляди! И природа на конспирацию работает…

В парадную дверь уже грохотали так, что слышно было и здесь, во дворе.

— Не иначе как прикладами стучат! — пришел к выводу Боженко. — Барабаньте, барабаньте! Дворяне знали, какие себе двери ставить! Дуб в два слоя накрест из полуторадюймовки на клею и на винтах, да еще медью обшиты — это понимать надо! — Зоркий плотничий глаз Василия Назаровича видел каждую сделанную из дерева вещь насквозь. — Телеграфный столб нужно повалить, в двадцать рук взяться, раскачать — эй, раз! — и долбануть! А так что… — Боженко презрительно махнул рукой. — Коту под хвост. Ну и непонятливый, право, народ!..

Он постоял еще, наблюдая, как заметало снежком частые следы справа и слева.

— М–да, — хмыкнул Василий Назарович, плотнее запахивая свой коротенький кожушок, так как поддувало снизу, — такое, выходит, дело: раз опять конспирация, значит, опять же в подполье, не иначе. Вот волынка!..

В парадную дверь что–то грохнуло — даже затрясся дом.

— Гляди! Неужто до телеграфного столба додумались–таки, славных прадедов великих правнуки дурные?

Тяжелый удар раскатился еще раз и еще раз.

— Нет, — констатировал Василий Назарович. — Столбики с тротуара вывернули и дубасят. Столбиками, братцы, дело не пойдет!

В эту минуту оглушительно загремело, из нескольких окон верхнего этажа посыпались мелкие осколки стекла.

— Бомба! — отметил Боженко. — Одной, братцы, не возьмешь. Надо вместе связать штук пять, тогда…

Там как будто следовали его указаниям — взрыв прогремел еще оглушительней, еще сильнее, и вылетели стекла в окнах первого этажа.

— О! Теперь будет дело. Пожалуй, пора и мне пойти прогуляться…

Боженко еще раз бросил взгляд на следы — метелица уже засыпала их так, что и признака не осталось. Дверь черного хода за спиной у Боженко захлопнулась — по зданию потянуло сильным сквозняком. И одновременно грохнули, точно взрыв, людские голоса: выкрики, брань, слова команды — гайдамаки и сечевики ворвались–таки в дом. Боженко запахнул кожушок еще плотнее и рысцой побежал через двор, за флигель, к уборной, а потом сквозь пролом в каменной стене — в соседнюю усадьбу родичей банкира Доброго. Отступление делегатов съезда, можно сказать, прикрыто, теперь не грех убраться и самому.

Снег сыпал все обильнее, застилая все вокруг густой, непроглядной белой пеленой.

— Погодка! — с удовлетворением констатировал Василий Назарович. — Рано снег ложится! Не иначе, к урожаю! Кто отсеялся, и кому собирать…

Снег сыпал и сыпал, как из рукава.

4

Снегом, казалось, засыпало весь мир.

Белый покров лег на окрестные поля — перелески, уходящие к Сойму, и камыши вдоль Вирского пруда кудрявились над белой гладью, как выпушка белой смушки на белом же кожухе. Белые, с увесистой снеговой ношей на отяжелевших ветвях, брели вдаль Сумским шоссе тополя. Белыми шапками увенчаны телеграфные столбы, бесконечной шеренгой выстроившиеся вдоль железнодорожного пути. Домики белопольских окраин стояли засыпанные снегом до крыш — метель превратила их в сугробы. Пристанционные постройки и даже галереи депо казались громадными снежными буграми, а, цепочки поездов походили на высокие, покрытые снегом брустверы над заметенными траншеями железнодорожного полотна. Сама станция Ворожба — двухэтажное здание вокзала — походила на большую белую папаху с черным шлыком: черный шлык дыма из трубы на крыше стлался по земле.