Юрий Смолич - Ревет и стонет Днепр широкий

— Давай!

— Недолет!

Полупанов — на глаз — взял среднее:

— Еще раз!

Купол над святым Николаем разлетелся вдребезги.

— Амба!

Полупанов крикнул машинисту:

— А ну, давай задний, один разок проверни винта! Вира!

Машинист дал задний ход, отошел на два–три аршина.

Бронепоезд снова остановился. Теперь сквозь ствол орудия стал виден другой пейзаж, левее святого Николы: пятам гимназия, Бутышевская школа прапорщиков. Дуло орудия, прочно прикрепленное скобами, нельзя было поворачивать в стороны: пушка стреляла только по прямой между двумя точками: одна из них — объект обстрела, вторая — само орудие.

— Огонь!

С третьего выстрела обвалился и угол пятой гимназии.

Задняя пушка молчала: некуда было стрелять.

Пулеметы не утихая сыпали огнем с правого борта.

Между тем начальник ремонта доложил: рельсы искорежены, новых нет, шпалы расколоты в щепу — хоть снимай собственную «броню» на заплаты. И вообще — разве это дело: мороки хватит до вечера! Антимония!

Полупанов мрачно приказал машинисту:

— После каждых трех — оборот винта назад!

Канонирам при орудии:

— Меняй диспозицию — и шпарь!

Всем остальным:

— Свистать наверх!

Когда матросы сгрудились вокруг своего командира, Полупанов сказал:

— Вот что, братишки; резюме такое, что придется слазить с нашего «дредноута“” и переть пехтурой. Десяток хлопцев оставим пускай расстреляют все снаряды — зачем добру пропадать? А сами — с пулеметами, с карабинами — в цепь! Цепью пойдем и до самой Петлюры дойдем, чтоб я так жил?..

Матросы стали соскакивать с платформы, отвинчивать пулеметы.

Как раз в это время по ту сторону моста, на киевском берегу появился бронепоезд — и что это был за поезд! Посредине паровоз в броне «с головы до ног», спереди и сзади вагоны, закованные в сталь до земли, из четырех башен смотрят четыре орудия. Самый настоящий, но всей форме, бронепоезд! На бортах: сверкало желтым по голубому “”Слава Украине!»

У Полупанова даже мороз на коже прошел.

— Холера!.. — прямо задохнулся он. — Братишки! Даешь — пересадку!

— Какую «пересадку»? Говори толком, Андрей!

Полупанов рассердился на недогадливых:

— Захватить куколку и перекинуть на нее все барахло!

В этот момент мощный гайдамацкий бронепоезд дал залп из всех четырех башен — по нахальной матросской «самоделке».

— Вот–вот! — одобрил Полупанов. — Пускай себе гвоздит по нашему «дредноуту», а мы — сторонкой, сторонкой под теми вот горками да за плетнями — на абордаж! Был такой маневр — «абордаж» — еще на парусном флоте, в пиратские времена, а теперь по уставу не практикуется. Словом — врукопашную!.. Айда, хлопцы, пошли… Двум смертям не бывать!.. Пошли! Свобода или смерть!

Из–за киевских круч доносилась стрельба — с Печерска, с Подола, из центра: гайдамаки вершили в городе кровавую расправу. Вдоль железной дороги, под Байковой и Батыевой горами, гремело особенно громко: железнодорожники бились из последних сил.

Петлюровскому бронепоезду в обход — ложбиной между Выдубецким монастырем и Ветряными горами, как в пасть легендарного змия, полтысячи лет тому назад побежденного юным кожевником с Кожемяк под Щекавицей, — матросский десант, триста морячков–большевиков, двинулся в самое сердце растерзанного Киева.

Киевлянам на помощь.

Свобода или смерть!

4

В это же время из придеснянских боров, ниже села Погребы, но выше Троещины, выехал на коне Виталий Примаков.

Шагом, не спеша он перебрел лужок — кое–где между кочек, поросших лозняком, блестели озерца талых вод: неожиданная после крещенья оттепель давала себя знать — и остановился на самом берегу Днепра.

Повод он отпустил, конь наклонил голову и коснулся языком воды. Оттепель наступила внезапно, в течение одной ночи, и вода на Днепре пошла врхом. Кое–где у берегов лед откололся, а на фарватере были и проталины над быстриной.

Примаков натянул удила:

— Ну!..

Конь недовольно мотнул головой и ударил копытом: его мучила жажда после ночного перегона. Но Виталий уже стал настоящим кавалеристом: знал, что подпустить лошадь к воде можно лишь после основательной проводки.

Примаков посмотрел вперед, направо и налево.

Слева виднелась Троещина, а дальше Вигуровщина. Справа — недалеко и до Десны. Прямо был Киев.

Собственно, в этом месте, против Примакова, не поднимались киевские кручи, а лежали низменные окраины: Оболонь, Куреневка, Приорка.

Примаков поднял к глазам бинокль.

Сзади, выехав из лесу, брели лугом всадники: три–четыре сотни конных — примаковские червоные козаки. Остальные «червонцы», кто еще не добыл себе коней, тряслись далеко в лесу на повозках или скользили по лужам на санях.

В стеклышки бинокли Примаков видел: над киевскими кручами, между Софией и лаврой, рвалась в небе шрапнель. Порывы ветра доносили оттуда отголоски артиллерийского и пулеметного боя. Над Куреневкой, Приоркой и выше — Лукьяновкой — серая пелена неба висела спокойная, нерушимая, бесцветная. В этой части города боя не было.

Примаков раздумывал, не отрывая от глаз бинокля:

— Если, скажем, просочиться этой расселиной — называется, если не ошибаюсь. Бабий Яр, — то можно отрезать Приорку и Пущу с Сырцом от Куреневки и Подола. И выйти на Сырецкое поле. А оттуда пересечь Брест–Литовское шоссе.

Когда, вчера в Броварских лесах, в роскошной гостиной летней резиденции помещика Погенполя, где разместился штаб командующего наступлением Украинской советской армии, осуждался план взятия Киева, — Виталий Примаков так и сказал Юрко Коцюбинскому, тыча пальцем в карту:

— Вот сюда выйду, вот здесь перейду Днепр, вот так серпом врежусь в расположение вражеских сил!

Именно на это место, где он сейчас стоял, — тут течение Днепра сжимали песчаные холмы и кручи — Виталий и показывал; именно здесь, чуть повыше Куреневки, и собирался он переправиться через Днепр; именно туда, в устье мрачного Бабьего Яра, и собирался он направить свой отряд.

Но как это сейчас осуществить?

Вчера вечером стоил еще крепкий мороз, а сегодня с утра вдруг свалилась оттепель — три–четыре градуса тепла! Вода пошла верхом, по льду, лед у берега заливает водой, а на фарватере проталины и трещины. Если двинутся сразу четыре сотни коней, а за ними еще повозки и сани — этакая тяжесть! — выдержит ли лед, не проглотит ли Днепр смельчаков?..

— Как думаешь, Гречка? — спросил Примаков. — Выдержит?

Гречка сидел на коне твердо, будто три года войны не из башни дредноута стрелял, а носился верхом по всей Европе.

— Провалится… — хмуро ответил Тимофей Гречка.

Виталий вздохнул.

— А ты как думаешь, служивый?.. Как тебе в пехтуре доводилось.

Усатый унтер–офицер пожал плечами, поскреб затылок: