Юрий Смолич - Ревет и стонет Днепр широкий

— Меньшевики! Большевики! — вспыхнул Гречка. У нас на Черноморском флоте весной все революционеры–социалисты были, или, скажем, — социал–демократы! А то пошли тут теперь — меньшевики, большевики! Чего же это они разделились и какая у каждого из них масть?

Авксентий почесал затылок.

— Полагаю так: раз меньшевики, значит, меньшего для народа требуют, ну, а большевики — натурально, большего. Скажем, как по–нашему, по–крестьянски, то — меньше или больше нарезать людям земли… А впрочем, кто его знает… — Авксентий снова, уже в третий раз, тяжело вздохнул.

Гречка налил себе чарку мутного, как разведенное молоко, самогона и выпил. Авксентий не прикоснулся к своей чарке, только заботливо, как хозяин, придвинул к Гречке огурцы.

Глоток живительной влаги немного привел в себя Гречку. Он заговорил уже более спокойно:

— А зачем они нам, все эти фракции? Пускай себе фракции грызутся между собой, но народу нужно правду знать или нет? На Центральную вы, дядька, бесплатно, не по билету, а по литеру ездите — значит, в городе бываете частенько. А там, в городе, разные афишки раздают, газетки есть, лозунги или плакаты, ну и людей гуще — и которые ученые, и наш брат, фронтовики, матросы или солдаты, и пролетариат по заводам…

— Эх, Тимофей! — взмолился Авксентий. — В том–то же и беда, что многовато всего развелось: разве темному человеку в этом разобраться? А пролетариат — что он там? Пролетариат какой лозунг для себя объявляет? Восемь часов работы! Не так, как у нас, около земли, от зари, до зари; рабочий контроль — кто его знает, что оно такое; ну и, конешно, всемирную, так сказать, революцию. А нам чего требуется, Тимофей? Земли! Только земли нам нужно, Тимофей! И тебе, и мне. Не всемирной — за всемирную землю еще войну надобно вести, ну ее к лешему, а нашей же, русской, от помещиков. — вон ее сколько, своей! — Авксентий с грустью глянул через окно на луга, поля и леса графа Шембека, — Десять тысяч десятин у одного только графа! А людей сколько? Не на целом свете, а хотя бы в нашем селе? Что людям делать? Вот какой вопрос!

— Людям! — Гречка сердито фыркнул и снова налил себе в чарку. — Люди знают, что им делать. Конечно, где настоящие люди есть! — добавил он многозначительно. — Вон, сказывают, под Гадячем на Полтавщине нашлись–таки настоящие люди: прогнали пана к чертям собачьим и весь урожай начисто по дворам развезли.

— Так то ж на Полтавщине, Тимофей! То же не в «прифронтовой полосе»! — Эти слова Авксентий тоже вымолвил старательно и со вкусом. — Туда же, на Полтавщину, корниловская смертная казнь еще не дошла: не прифронтовая это полоса. А у нас?

Авксентий кивнул на окно, и во взгляде его мелькнул страх — будто там, за окном, притаилось какое–то страшилище. Но Гречка понимал, что имеет в виду Авксентий: на западе, в ста километрах отсюда, гремел фронт, и в прифронтовой полосе была восстановлена смертная казнь — по законам военного времени. А в двадцати пяти километрах, в Кодре, для поддержания порядка стояли постоем каратели–донцы из корпуса генерала Каледина.

Однако матрос Тимофей Гречка не собирался сдаваться. Он презрительно пожал плечами:

— В прифронтовой полосе! У нас!.. Да в нашем же селе не люди, а гнилая снасть! Вон же в Гнильцах и Педанивке на Сквирщине тоже прифронтовая полоса, а люди самочинно, вроде нас, убрали панский хлеб и себе третью часть взяли, а не то что мы — только восьмую!

— Ну и всыпали донцы шомполами половине села, а рожь в обоз генерала Каледина свезли, — печально вздохнул Авксентий.

Молодицы ни скамье у двери всхлипнули и потянули уголки платков к глазам.

— А в Балабановке–Липовецкой? Свою часть тоже не деньгами, а рожью забрали, а панские скирды сожгли!

— Ну и погнали в тюрягу пятерых…

Молодицы закрестились.

— А в Кагарлыке? У княгини Гагариной?

— А что ж, ты думаешь, им так и сойдет? Или нам обойдется, что самовольно Шембекову пшеницу выкосили? Что учинили против инструкции генерала Корнилова? Заберут хлеб со дворов и заплатят по семнадцать копеек за рабочий день. А то и кукиш с маком дадут — ничего не заплатят, еще и шомполов всыпят, либо же в тюрягу, которые зачинщики, как вот мы с тобой то есть… да еще кузнец Велигура…

Молодицы ойкнули, закрестились, снова потянули уголки платков к глазам.

Гречка опустил голову — кончик его чуба окунулся в рюмку.

Минуту слышно было только, как шмыгали носами женщины, да еще пчела все жужжала и жужжала, ударяясь о стекло.

— Вивдя! — тоскливо молвил Авксентий. — Приоткрой дверь, выгони божью тварь: на волю же просится…

Вивдя послушно поднялась, приоткрыла дверь в сени и смахнула пчелу со стекла.

В комнате стало совсем тихо, и Авксентий печально произнес:

— Хотя бы Демьян наш поскорее вернулся из тюряги, — может, совет какой подал бы: все–таки фронтовик…

Вивдя засопела, засопела и начала всхлипывать.

— Фронтовик! — мрачно откликнулся Гречка. — А я так уже не фронтовик, раз после «Гебена» и «Бреслау» третий месяц раны залечиваю? И Вакула Здвижный, и еще пятьдесят калек из нашего села — уже не фронтовики? — Он распалялся от обиды, а еще более — от досады, что толком не мог разобраться, даром что был фронтовиком. — А весь наш народ — не фронтовики? Тоже мне, Христос–спаситель на землю сойдет — ваш Демьян! Подумаешь — авторитет! — Тимофей и Демьян родились почти в один день, вместе ползали на четвереньках, вместе гусей пасли, вместе и в парубки вышли, и вообще они были задушевными друзьями. И Тимофей с нетерпением ожидал возвращения Демьяна из тюрьмы: может, и впрямь его друг даст толковый совет? Однако горечь, обида и самогонные пары разжигали его затуманенную злостью и тоскою голову. — Да и вовсе не придет ваш Демьян! — Он снова трахнул кулаком по столу — По законам военного времени за бунт на позициях — расстреляют или повесят к чертям собачьим!

Вивдя зарыдала, Домаха бросилась ее утешать:

— Перестань сестра, перестань! Это дядя Тимофей пошутил…

— Тимофей, горюшко ты мое, — снова с укоризной вымолвила Ганна, — как же тебе на стыдно, как только язык у тебя поворачивается такое сказать? Перестань, Вивдя, это Тимофей по пьянке сболтнул!

— Молчать! — рявкнул Тимофей. — Понимаете вы в законах военного времени! Понимаете вы, что такое военно–полевой суд! Пускай и во время революции!..

Вивдя сразу же умолкла, но снова проснулся и завопил Савка. Домаха оставила жену брата и бросилась к сыну.

Авксентий сказал:

— Ты, Тимофей, посовестился бы говорить мне такие слова! — Он начал гневно, но сразу же в голосе зазвучали слезы — Демьян ведь кровь моя и плоть' Сердца у тебя нет… — и вдруг Авксентий тоже разъярился, — И не может такого быть, чтобы невиновного человека казнили! Это же тебе не царский прижим! Это же тебе какая ни есть, а революция! Я уже и петицию в Центральную раду подал на имя самого головы панa профессора Грушевского: чтобы, значится, Демьяна моего, как сына члена Центральной рады…