Юрий Смолич - Ревет и стонет Днепр широкий

— Товарищи! — заговорил Коля волнуясь. — У вас сложилось совершенно превратное представление об украинском крестьянстве. Это верно, что до сих пор мы не сумели пустить корни в селе — там, к превеликому сожалению, подвизаются эсеры. Но ведь крестьянство сейчас просто бурлит большевистскими настроениями, и тем более именно мы должны немедленно возглавить это движение. И именно через солдатскую, большевизированную на фронте массу. Я не понимаю, товарищи, — или вы слепы, или нарочно закрываете глаза! Сейчас ведь самый подходящий момент! Подолия — а это же прифронтовая полоса! — кипит как в котле, и каждый сахарный завод — это боевой штат для своей волости. Киевщина тоже: там захватывают помещичий урожай, там самочинно делят землю, там жгут помещичьи экономии! А на Сквирщине, на Уманьщине, на Звенигородщине, на Черкасщине — у графа Потоцкого, у графини Браницкой, у графа Гейдена и графини Гагариной…

— Анархия! — констатировал Пятаков, наконец успокоившись, и снова заняв свое председательское место.

— Не анархия! — страстно воскликнул и тихий Коля. — А революционное действие масс! А вот если мы не возглавим это массовое революционное движение, вот тогда и в самом деле начнется анархия! — Спокойнее он закончил: — Село не верит ни Временному правительству, ни Центральной раде, — как же вы можете говорить, что оно не пойдет за пролетариатом, когда пролетариат поднимает восстание против Временного правительства, да и против вашей Центральной рады?

— Почему — вашей? Почему — вашей? — вскочил Пятаков. — Как понимать ваши намеки, товарищ Тарногродский? Будьте любезны, расшифруйте!

— А нечего и расшифровывать, — снова отозвался Картвелишвили. — Вы же член Центральной рады, уважаемый Юрий Леонидович!

— Вы видите? Вы видите? — возмущенно апеллировал Пятаков к собранию. — Это демагогия! О том, чтобы нам войти в Центральную раду, было принято специальное постановление комитета!

И Юрий Пятаков начал, загибая пальцы, напоминать, почему именно считает оправданным вхождение большевиков в состав Центральной рады. Центральная рада, дескать, недовольна тем, что ее прерогативы распространяются лишь на пять украинских губерний, а не на девять. Комиссара по Украине назначает Керенский вне компетенции генерального секретариата. Временное правительство возражает даже против созыва отдельного Украинского учредительного собрания. — И — смотрите! — Центральная рада уже начинает леветь: она выступила даже против корниловского путча!..

Тут начал подниматься с места Пятаков Леонид. Он поднимался медленно, впившись лютым взглядом в брата. И все из большинства комитета загудели и замахали руками, призывая к порядку! Ибо всем было известно: сейчас снова начнется вечная и бесконечная пикировка между братьями. Но Леонид Пятаков все–таки заговорил, но говорил не запальчиво, а сокрушенно:

— Киевские большевики были против участия в Государственном совещании, а ты, Юрий, — за. Комитет пошел за тобой, тебя и избрали, ты поехал, и только решение общегородской конференции вынудило тебя возвратиться. Мы были и против Демократического совещания и вхождения в буржуазный «предпарламент», но ты, Юрий, — за. И снова пришлось созвать конференцию, чтобы отозвать тебя…

— Это что? — насмешливо спросил Юрий Пятаков. — Обвинительный акт? Речь прокурора? Суд?

Но Леонид не реагировал на реплику брата и говорил дальше — точно так же спокойно, сдержанно:

— Мы были против вхождения в Центральную раду, ты — за, и ты вошел, потянув за собой еще и Затонского с Крейсбергом…

— Я подчинился решению комитета! — крикнул Затонский. — Да к тому же Юрий не знает украинского языка: мне поручено было быть при нем в роли переводчика!

По комнате прокатился смех. Саша Горовиц тоже крикнул:

— Раз мы поддерживаем стремление нации к освобождению, то должны принять участие в органе, который поставил себя во главе национального освобождения. Конечно, постольку поскольку: отстаивать демократические принципы и давать бой буржуазным тенденциям…

Леонид не обращал внимания на эти выкрики. Он говорил дальше:

— Теперь, тоже без согласия всех киевских большевиков, состряпав на скорую руку постановление комитета, в котором за тобой формальное большинство, ты…

В комнате возмущённо загудели, и Леониду пришлось несколько повысить голос:

— …ты входишь в провокационный «Комитет спасения революции», который объединяет в Киеве всю контрреволюцию от меньшевиков до черносотенца Шульгина, и ты даже дал согласие принять на себя председательствование. И это в то время, когда нам, подобно Петрограду, нужно создать Военно–революционный комитет — боевой ревком для руководства восстанием, и чтобы именно ты, руководитель киевских большевиков, возглавил его — поставил бы партию во главе масс!.. Да, — вдруг почти закричал и Леонид, — пускай это будет суд — партийный суд, и я согласен выступить прокурором! Я буду требовать вывести тебя из комитета! И иди себе один, а партия пойдет другим путем!

Теперь уж поднялся невероятный шум. Все вскочили с мест. Все говорили одновременно. Большинство выражало свое возмущение, другие поддерживали Леонида. Кое–кто пытался примирить братьев или хотя бы призвать их к спокойствию.

Юрий Пятаков снова завопил, что он отрекается от председательствования и просит освободить его от комитета, что он ставит вопрос о доверии. Кто–то подал ему воды, он глотнул, расплескивая воду, и, немного успокоившись, начал доказывать, что вхождение в «Комитет спасения» — вопрос тактики, ибо, дескать, это дает возможность влиять на его деятельность в такую ответственную минуту и, в частности, не допустить, чтобы штаб ввел в Киев контрреволюционные войска.

Шум не утихал, и неизвестно, чем бы закончилось это заседание, если бы именно в это время не пришли новые люди. На пороге появились двое в военной одежде. Это были Литвин–Седой из Третьего авиапарка и делегат от 147–й воронежской дружины — единственных, собственно, в Киеве частей, которые в полном составе поддерживали большевиков. Представители этих частей и явились в комитет за указаниями: когда восстание? Но принесли в высшей степени важную новость, которая стала и им самим известной только по дороге.

— Товарищи! — крикнул еще с порога Литвин–Седой. — Штаб тайно вводит в Киев войска!

Все приумолкли. Что? Как? Какие войска! Не ошибка ли это?

Нет, не ошибка! И Литвин–Седой предлагал убедиться в этом — выйти на угол Бибиковского и посмотреть: войска движутся по Крещатику. Полчаса назад на центральных улицах города вдруг погас свет, и, выгрузившись на станции Киев–второй, в темноте и без шума, по Большой Васильковской и Крещатику по направлению к Печерску и Подолу движется пехота.