Юрий Смолич - Ревет и стонет Днепр широкий

О киевских «злачных местах киевляне так тогда и говорили: «Кругом сорок».

Впрочем, на эти «кругом сорок» существовала строгая цензура. Осуществлял ее штаб военного округа: на все программы увеселений и зрелищ нужно было заблаговременно получить разрешение штаба. Военная цензура требовала, чтобы в программах не было ни слова о войне и ни звука о революции — больше смеха, больше танцев, максимум женского тела. Программы без женского тела, без танцев, без смеха разрешения не получали. Штаб неустанно заботился о моральном состоянии населения столицы, пекся о том, чтобы гражданское население жило беззаботно, а военные люди — в азарте и ажитации.

Но к шантану «Аполло» штаб проявлял особое внимание. Сие кабаре находилось в непосредственной близости к штабу на Банковой, и тут приводили в порядок свою расшатанную нервную систему все многочисленные штаб–офицеры. И поэтому специально уполномоченный для наблюдения за местами увеселения, старший офицер для особо важных поручений, штабс–капитан Боголепов–Южин, был в этот вечер крайне разгневан: костюмированный бал–маскарад в «Аполло» не состоялся. Посетители предпочитали платить керенку, но являлись в своем обычном одеянии. Боголепов–Южин пригрозил дирекции гауптвахтой за недостаточную изобретательность и рвенье в деле рекламы и пообещал, что, покончив с неотложными делами, пожалует в шантан сам, чтобы лично проверить, в состоянии ли дирекция в течение этих двух–трех часов заслужить амнистию.

— Веселья! Тела! Соли и перца! — приказал он дирекции по телефону. — В два раза больше, чем в программе. Снимите юбки с официанток — пускай щеголяют во фраках и в панталонах с кружевами! Хотя бы им наденьте маски!..

Ведь моральное состояние населения столицы и ее гарнизона сейчас нужно было держать на особенно высоком градусе: вести из ставки и Петрограда были далеко не утешительны. А из Киевского округа — и вовсе тревожны. В селах Зеленках, Медвине, Пиляве, Ковалях, Поповке на Каневщине крестьяне запахали помещичьи земли. В имении Русаки, под Радомышлем, и вообще по всей Черниговщине — беспорядки с применением оружия. Фастовский чугунолитейный завод захватили рабочие. На Подолии и Волыни горели помещичьи экономии. А в городе Виннице, сердце Юго–Западного фронта, восстал 15–й крымский полк…

Для борьбы с анархией в округе не хватало вооруженных сил. Двенадцати полков донцов и «вольных казаков» Центральной рады было совершенно недостаточно!

Из ставки — на душераздирающее «SOS!» киевского штаба был получен ответ: фронт фактически оголен — возможен внезапный удар австро–немцев; распропагандированная большевиками армия, батальонами и целыми полками, разбегается кто куда; наиболее надежные части спешно передислоцируют в направлении на Петроград; все, что можно еще поднять, направляется на Винницу. Киеву — с его огромным гарнизоном — надлежит обходиться собственными силами.

Из Петрограда: все верные Керенскому войска концентрируются вокруг Зимнего дворца, резиденции Временного правительства; мосты через Неву — в предвидении наступления частей, находящихся под влиянием большевиков, — приказано развести; лидер партии кадетов Кишкин объявлен «диктатором столицы», и ему предоставлены неограниченные полномочия для наведения порядка.

Боголепов–Южин одной рукой скомкал поданные ему свежие телеграфные ленты, другой швырнул телефонную трубку — отключился от шантана «Аполло», придвинул бумагу, взял перо и начал писать проект оповещения населения о том, что командующий поисками Киевского гарнизона генерал Квецинский принимает на себя полномочия «диктатора столицы Украины»…

2

Тем временем на эстраде большого зала «Аполло» хор братьев Зайцевых на модный мотив «Под знойным небом Аргентины» исполнял:

Под южным небом Украины,

Где женщины как на картине,

Где небо чистое так сине,

Танцуют все… гопак.

И сразу же переходил на сенсационные куплеты из репертуара Ваньки Руденко–Руденкова:

А сам Керенский посылает телеграммы,

Что город Киев, переполненный ворами…

При этом дискант выводил октавой выше — «большевиками» (вместо ворами), а бас гудел октавой ниже — «хохлами».

После каждого куплета исполнители пускались в танец попарно: дама плыла в томном аргентинском танго, а кавалер откалывал вокруг нее вприсядку гопака. Хормейстер был загримирован под Винниченко. Этот номер считался острой политической сатирой на нынешнюю ситуацию в Киеве: «yкраинизация–европеизация–большевизация», и зал содрогался от хохота. Проблема национального самоопределения и социальной ориентации в этих кругах была решена раз и навсегда.

В залах за столиками преобладали офицеры штаба, золотая молодежь купеческих фамилий Сухаренко, Бродского или Дувана и представительницы очаровательного пола в бальных туалетах. Бальные туалеты были только яркого оранжевого тона: самый модный в этом сезоне цвет — «танго».

Особенно неистовствовал поручик Александр Драгомирецкий. Располагая элементарными сведениями в области украинского языка — мать ведь пела над его колыбелью украинские песни, сестра заводила в семье «украинство», — он изощрялся в глумлении над языком своих отцов.

— Браво! — визжал Алексаша, разбивая ладони в кровь и выкрикивая все, какие успела создать улица, издевательские пародии на украинский язык. — Железяку на пузяку — геп! Самопер попер до мордописни!..

Поручик Петров пытался его урезонить:

— Брось, Александр! Ну как тебе не стыдно? Это же свинство!

Они вдвоем сидели за столиком — как всегда, неразлучные напарники: рабочий день в штабе закончился, и Алексаша затащил Петрова развлечься с «девочками».

Петров сидел угрюмый и мрачный. Возможно, он и вообще был по характеру меланхоликом, но сегодня на него нагоняли грусть и тоску сами события. В Петрограде начались беспорядки — и это уж очень походило на события в феврале, после которых самодержавие пало, империя рассыпалась, и в стране воцарился бедлам. А фронт разваливался и, по–видимому, уже недолго осталось ждать и поражения. Погибла, погибла Россия…

— Ну чего ты раскис! — хлопнул его по плечу Драгомирецкий. — Смотри как весело! Говорю тебе серьезно, а не по–украински: регочи, бамбула, над разбитой любовью! Давай еще трахнем по рюмочке!

Он наполнил рюмки шустовским, и они выпили.

А зал яростно аплодировал хору и в одну душу ревел:

— «Бис!»

Впрочем, единодушным зал бывал только в минуты реакции на исполнение номеров на эстраде. В перерывах же столики — а их было в большом зале «Аполло» самое малое полсотни — жили каждый своей жизнью.

Рядом с Петровым и Драгомирецким два стола были сдвинуты, и там расположилась большая компания золотой молодежи — допризывного возраста, однако во фраках и белых жилетах. В центре внимания были здесь молодой Терещенко, сын министра, и «рыжая Зизи», модная шансонетка из «Шато: сегодня в «Шато» выступали «сорок девственниц», и она была свободна. На вопросы старых знакомых, изумленных появлением ее здесь, она отвечала томно: