Юрий Смолич - Ревет и стонет Днепр широкий

Коцюбинский хотел было уже положить трубку, но Подвойский еще закричал:

— Постой! Постой! Юрко! Алло!.. Это еще ты? Слушай: есть еще одно дело, и очень важное. Понимаешь… Петров–Савельев с редакцией уже выехал к вам, а тут… появился один… понимаешь… — Коцюбинскому показалось, что Подвойский хотел даже понизить голос, чтобы его не услышали. — Этакая, понимаешь, заметочка появилась… Хорошо бы вставить в свежий помер газеты. Как ты там, Юрко? Делатб же тебе нечего — Уралов и один управится. Может, ты прогуливаясь, заглянул бы на минутку, сам, лично, и немедленно?

Коцюбинский понял: речь шла о каком–то важном документе, и было крайне необходимо, чтобы он попал в номер газеты, стереотипы которого уже закладывались в ротацию.

— Буду немедленно! — ответил Коцюбинский.

Они разъединились, и Коцюбинский, предупредив семеновцев о скором прибытии из Смольного машины с редакцией «Правды», поспешил на улицу. До Смольного был не короткий и не простой путь! Нужно пробиться через кварталы, которые контролируют верные Временному правительству юнкера, а у него ведь только мандат ВРК — о назначении комиссаром и Семеновский полк да еще… справка, что он выпущен на поруки большевистской партии после ареста за участие в июльском восстании и обязан до суда ежедневно являться в комендатуру для регистрации. На эту регистрацию он, конечно, ни разу не ходил. Ничего себе, хорошенькие документы! Юнкера сразу поставят к стенке и расстреляют — до суда и без регистрации.

Во дворе у ворот шумела целая толпа, и семеновские часовые потихоньку оттесняли взбудораженных людей за ворота на улицу. Это были сотрудники редакции «Русской воли» с шестого этажа: комиссар Уралов уже поговорил с ними по душам и предложил немедленно — раз–два, одна нога здесь, другая там! — освободить помещение и расходиться по домам. Из толпы доносились возмущенные возгласы:

— Бесчинство!.. Насилие!.. Мы будем жаловаться!.. Это вам так не пройдет!.. Попираете священную свободу слова… Мы будем апеллировать к самому Александру Федоровичу!.. Большевистское варварство!.. Подождите, подождите, найдется и на вас управа!.. С фронта уже идет доблестная армии! Казаки Каледина! Корниловская Дикая дивизия!..

Часовые–семеновцы подталкивали прикладами и флегматично огрызались:

— Не приказало… Не валено… Нельзя… Расходитесь подобру–поздорову… Таков приказ. Очистите территорию…

Наконец один из более горячих солдат не выдержал и заорал:

— Да катитесь вы прочь, шушера! Слышали — два предупреждения было, после третьего — огонь! По законам военного времени!..

Толпа возмущенных сотруднике «Русской воли» — джентльмены в котелках и цилиндрах, дамы в манто и боа — поспешили за ограду.

Коцюбинский сразу сообразил: нужно держаться этой толпы — за ней легко можно проскочить через центральные улицы. Юнкера проверят одного–двух, а остальные поднимут такой шум, изливая свою злобу на головы большевиков, что юнкера пропустят их, выразив им почет и уважение. Он затесался в толпу, а поскольку здесь было немало мужчин в офицерских шинелях и фуражках, никто и не обратил внимания на появление неизвестного, чужого человека.

4

Близость Смольного — штаба революции, штаба восстания — ощущалась за много кварталов вокруг. И, пройдя заставы красногвардейцев, которые долго и внимательно перечитывали мандат Военно–революционного комитета, Коцюбинский сразу же почувствовал, что попал в совсем иной мир, не похожий на тот, другой мир Невского проспекта, — с витринам, залитыми светом, с толпами людей. Здесь, за Литейным, прохожие встречалась совсем редко, и только в скверах и больших дворах вокруг огромных костров толпились группы солдат. Это были литовцы и волынцы, они наблюдали за подступами к Смольному. Солдаты грелись у огня, не выпуская из рук винтовок. Огромные костры то притухали, то вновь вспыхивали, и тени на огнями то исчезали, то резко вычерчивались на мостовой и на стенах домов. Розовые отблески костров походили на зарево близких пожаров.

В саду и во дворе Смольного тоже пылали костры, но здесь людей было больше — штаб восстания предусмотрительно выставил усиленную охрану. Багровый отблеск ложился на стволы полевых трехдюймовок, ярким рубином вдруг вспыхивали отсветы пламени в граненых зеркалах притушенных прожекторов, готовых в любую минуту сверкнуть ослепительным лучом. У ступенек главного подъезда стояли пулеметы, и красногвардейцы–часовые снова проверяли пропуска. Солдаты, матросы, штатские потоком вливались в одну дверь и таким же потоком, только уже более бурным, стремительным — каждый теперь спешил, выходя с полученным поручением, — выливался из второй двери.

Коцюбинский направился сразу на третий этаж, в помещение ВРК. Но продвигаться по коридорам Смоленого было не так–то просто: коридоры от стены до стены были заполнены народом — одни шли одну сторону, другие плыли им навстречу, то и дело открывались двери комнат: кто–то входил, кто–то выходил…

Многие сидели тут же, в коридорах, у стен на корточках, закусывая, или пили чай из металлических кружек. Клубы махорочного дыма плыли под потолком дворца, гомон сотен голосов наполнял все это огромное здание от края до края.

Волнение еще сильнее овладело Юрием. Здесь, в этом бурном людском потоке, в тесноте коридоров, еще сильнее чувствовалось воодушевление и решимость восставших людей, их готовность к битве, ощущалась неисчерпаемость этих людских потоков — словно бы не было им ни конца ни края, и, уходя в полыхающую зарницами ночь, этот могучий человеческий поток сразу же вливался в безбрежное народное море.

Наконец Коцюбинский протиснулся ни третий этаж, в комнаты BPK.

В первой комнате не было никого — здесь, как всегда, стоял лишь стол да стул, а у стены кровать: на нее иногда ложились вздремнуть часок–другой члены ВРК, которые вот уж сколько дней и ночей дежурили бессменно. Сейчас кровать была пуста и даже не измята — спать совсем не было времени.

Коцюбинский приоткрыл дверь во вторую комнату — оттуда слышались голоса.

Посреди комнаты стоили группы людей, — Коцюбинский узнал их сразу. Свердлов, Дзержинский, Сталин, Урицкий, Бубнов — это был партийный центр по руководству восстанием. Похоже, что именно в этот момент и происходило совещание центра, прямо на ходу. В комнате были еще Подвойский — председатель ВРК, и Антонов–Овсеенко с Чудновский. Им было поручено руководство боевыми операциями.

Дверь скрипнула, и все оглянулись. Подвойский махнул рукой Юрию и пошел к нему навстречу. И в то мгновение, когда Юрий вошел в комнату, он увидел у стены, за спиной Подвойского, человека. Человек сидел на стуле, рядом с ним стоял другой стул, на котором лежала бумага. Наклонившись, человек что–то быстро писал. Эти был Ленин.