Константин Сергиенко - Тетрадь в сафьяновом переплете

— Я слышала, ваше семейство было очень дружно с княгиней Дашковой?

— О да, — ответил граф, — мы до сих пор в сношеньях. Вернувшись из-за границы, я навестил княгиню Екатерину Романовну. Она в полезных трудах. Как вы знаете, под ее рукой Российская Академия. Женщина во главе Академии, согласитесь, это необычно.

— Мне попадались вирши Хераскова, — сказала госпожа Черногорская:

— У вас отменная память, — сказал Петр Иванович.

— Что же развело княгиню с императрицей? — спросила госпожа Черногорская.

— О, это долгий разговор, — ответил граф.

— Нет ли в числе причин того, что ее родная сестра была наперсницей государя Петра Федоровича?

Петр Иванович смутился.

— Я не силен в разборе светских интриг, сударыня.

— Боюсь, что здесь больше, чем интрига, — сказала госпожа Черногорская. — Перед самой смертью в последнем письме к жене низложенный император умоляет отпустить его в Киль вместе с сестрой Дашковой Елизаветой.

— И любимой скрипкой, — добавил отец Евгений.

— Да, скрипка — это все, что он просил из имущества, — сказала госпожа Черногорская.

— Вы любопытствуете до судьбы Петра Третьего? — спросил Осоргин.

— Я любознательна, — ответила госпожа Черногорская. — Я много слышала. Я знаю, например, что пока Елизавета не вышла замуж, ей было запрещено показываться при дворе. Сам отец, канцлер Воронцов, относился к ней с небрежением, прочие сторонились, и только граф Осоргин осмелился приютить несчастную изгнанницу.

— Это верно, — ответил Петр Иванович. — Отец мой добр, он не мог видеть страданий несчастной женщины, тем более что ее сестра, княгиня Дашкова, просила за Елизавету.

— Где ж она укрывалась, пока не была прощена?

— Сначала в нашем смоленском, а потом в подмосковном имении.

— А вам доводилось видеть Елизавету Романовну?

— Я видывал ее мальчиком в подмосковном, а потом уж кадетом корпуса в Петербурге, когда она вышла за Полянского.

— А часто ли бывали в смоленском именье? — спросила госпожа Черногорская. — Пусть не удивляет вас настойчивость вопросов, я ведь призналась, что весьма любопытна, к тому же тут есть один интерес.

— Наезжал временами, — ответил граф. — Чудесные места, дикий лес, ягоды и сны о страшных разбойниках.

— Помните Кукушкин дом? — внезапно спросила госпожа Черногорская.

— Кукушкин дом? — Петр Иванович задумался. — Но это ведь наше лесное владенье. Отчего вы спрашиваете?

— Проезжала когда-то мимо, — задумчиво ответила госпожа Черногорская.

— Про Кукушкин дом вам Митя расскажет, — сказал Петр Иванович, — он там провел свои детские годы.

Госпожа Черногорская обернулась ко мне и внимательно посмотрела. Какие все же черные у нее глаза, какой пристальный взгляд!

— С кем же ты жил там? — спросила она.

— С матушкой, — отвечал я. — Жил и отец, да погиб на турецкой, когда я был малолеткой. Матушка после него пожила да и померла тоже.

— Как звали ее? — спросила госпожа Черногорская.

— Марья Васильевна Почивалова, — отвечал я.

Взор госпожи Черногорской внезапно увлажнился, она коснулась рукой моего плеча.

— Верно, с этим краем вас связывают воспоминанья, — произнес Петр Иванович.

— Я родилась в тех краях, — сказала госпожа Черногорская.

Тут уместно мне будет снова прервать рассказ и поведать историю, которую я слышал от матушки. Хоть я и был тогда малолеткой, но история так поразила воображение, что я запомнил ее навсегда.

Было это в те поры, когда матушке только исполнилось десять лет и жила она в Кукушкином доме вместе со своей бабкой Ариной. Родители померли во время чумы, а бабка Арина осталась жива и ходила за внучкой.

Кукушкин дом представлял собой небольшое подворье посреди векового леса. Осоргины наезжали сюда во время охоты. Стоял крепкий рубленый дом из трех комнат, а рядом избушка для слуг, сарай и конюшня.

Про жизнь в лесу матушка рассказывала много чудес. Однажды пришел в избу Леший, весь зеленый, с пустыми глазами. Леший потребовал молока и брусники, поел и, никого не обидев, ушел. Когда потерялась в лесу корова, Леший ее привел и погрозил бабке Арине пальцем. На Ивана Купалу видела мать горящий цветочек, а под ним, как и полагалось, раскопала серебряную монету.

Эта история случилась вьюжной зимой. Заскрипели полозья саней, застучали в окно кулаки. Бабка Арина, накинув зипун, выскочила на мороз. Сам Иван Матвеевич Осоргин пожаловал в закрытом возке. Он приказал бабке Арине быстро идти в дом, топить печи и греть воду.

Бабка вернулась только под утро, и не одна. В руках у нее что-то пищало и шевелилось. Это было крошечное дитя. Бабка, смеясь, сказала, что подкидыша принес косолапый Мишка и наказал звать Анастасией. Так в избе появилось еще одно живое созданье. Доставило оно много хлопот, но и много радости. Летом девочка уже встала на свои крохотные ножки и стала резво бегать по всему подворью.

Мать моя очень с ней забавлялась и полюбила, как свою сестру. Приезжал несколько раз старый граф, привозил девочке господские одежки и хвалил бабку Арину.

Так минуло лето, и желтый лист полетел с дерев. В один из еще теплых дней мать моя пошла с Настей по ягоды. Возвращаясь домой, она заметила многолюдство на подворье, но это были не графские, а чужие люди. Мать моя почему-то испугалась и спряталась за кустом.

Оказалось, что страшилась она не напрасно. Люди вытащили бабку Арину из избы и стали спрашивать: «Говори, ведьма, где младенец!» Бабка всплескивала руками и отвечала, что никакого младенца не знает.

Тогда господин в черном кафтане и треуголке поднял плеть и хорошенько огрел бабку Арину по спине. Та заголосила и пала на колени: «Помилуй, батюшка, ни в чем не повинна!» — «Где младенец?» — спросил господин в черном. «Это какой же младенец?» — отвечала бабка вопросом. «Какой тут родился в прошлую зиму». Тут бабка стала словно бы что-то припоминать и вспомнила, что и вправду прошлой зимой наезжали ночью господа, вошли в дом, а под утро уехали. Слышала бабка и детский плач. «Так они его увезли?» — спросил господин в черном. «Не ведаю, батюшка, — отвечала Арина, — может, бросили в лес, только я ничего не видала».

Господин приказал обыскать избу, а матушка, видя такую картину, затаилась с Настенькой за кустом. Девочка была тихая, не кричала, а только ела землянику из лукошка. Обыскали избу, все вокруг посмотрели да и уехали ни с чем. «Смотри, бабка, — приказал господин в черном, — помалкивай, а то худо будет».