Алекс Ратерфорд - Вторжение в рай

Впрочем, Бабур сомневался в том, что это такие уж преданные его сторонники: они просто вели свою игру, сделали на него ставку и теперь желали, чтобы он стал победителем, дабы было с кого стребовать награду.

Обозревая помещение, юный правитель находил всю эту картину едва ли не смешной: все эти обломки, объедки, перевернутые столы, запыхавшиеся, плохо соображающие что к чему люди, да еще и их рычащие псы.

Квамбар-Али, с физиономией, еще менее радостной, чем морды скалившихся собак, медленно преклонил колени перед новым эмиром и коснулся лбом пола.

— Визирь, и все вы, поднимитесь, — отдал Бабур свой первый приказ, от осознания этого его пробрало дрожью.

Квамбар-Али встал, явно пытаясь совладать с растерянностью и ужасом, залепетал:

— Мы, члены твоего совета, всегда рады служить твоему величеству.

— Тогда как ты объяснишь это — твое письмо хану Могулистана?

Бабур, не глядя, протянул руку, и Вазир-хан вручил ему кожаную шкатулку. Внутри лежал свиток, который Бабур извлек и протянул визирю, не посмевшему даже прикоснуться к грамоте.

— Это было сделало для блага страны, — дрожащим голосом выдавил из себя визирь.

— Ты сделал это ради собственного блага, — подал голос Вазир-хан.

Но Бабур жестом заставил его умолкнуть. Он чувствовал, что сейчас проходит испытание на способность быть настоящим правителем, и если не справится с задачей, то через неделю, через месяц, через год… рано или поздно, но неизбежно, будет составлен новый заговор, с целью лишить его того, что принадлежит ему по праву рождения.

Лицо Квамбара-Али исказилось от ужаса, в ноздри ударил кислый запах пота и страха, но жалости к человеку, предавшему сына владыки, осыпавшего его милостями, Бабур не испытывал. Лишь презрение, гнев и желание отомстить.

Казначея, астролога и дворцового управителя согнали вместе: глаза их округлились, челюсти отвисли от страха и изумления.

— Увести их! — приказал Бабур стражникам. — Я разберусь с ними позже. Взгляд его скользнул по маленькому, зарешеченному окошку высоко в стене, за которым ему почудилось шевеление. Он знал, что оттуда женщины, оставаясь невидимыми, наблюдают за пиршествами и празднествами, и, хоть и не видел их лиц, понял, что это мать и бабушка следят за его первыми шагами на стезе правления и незримо поддерживают его.

Странно было осознавать, что теперь он властен над жизнью и смертью. Разумеется, Бабур не раз видел, как его отец посылал людей на смерть, а в последние пару лет даже присутствовал при казнях — обезглавливании, сдирании кожи, разрывании на части дикими жеребцами. От воплей и вони у него перехватывало дыхание, но он принимал как данность то, что правосудие должно быть суровым.

А еще он точно знал, чего ожидают от него сейчас мать и бабушка. Его имя означало «Тигр» и обязывало его быть таким же грозным и беспощадным, как и огромный кот.

— Ты составил против меня заговор и желал моей смерти, не так ли? — холодно произнес он.

Квамбар-Али не смел даже поднять глаз. Бабур неторопливо извлек из ножен меч.

— Стража!

Он кивком подозвал двоих из воинов Вазир-хана, которые схватили визиря и бросили на землю, заломив ему руки за спину. Тюрбан с его головы сбили, ворот халат разорвали, обнажив шею.

— Вытяни шею, визирь, и благодари небеса за то, что я, в своем милосердии, дарую тебе быструю смерть, хотя предательство заслуживает совсем иной кары.

Выпрямившись во весь рот, Бабур высоко поднял меч, сделал, как недавно в покоях матери, пробный взмах и безмолвно взмолился: «О Аллах, дай мне силу совершить это. Да будет мой удар чист».

Визирь с затравленным взглядом задергался в хватке воинов, и Бабур, не затягивая, высоко занес клинок и изо всех сил обрушил его на тощую, костлявую шею. Меч рассек ее, словно спелый арбуз. Голова с оскаленными желтыми зубами слетела с плеч и покатилась по плиткам пола, оставляя на них рубиновые пятна крови.

Бабур медленно обвел взглядом застывшую толпу и, выдержав паузу, произнес:

— Может быть, я и юн, но в моих жилах течет кровь Тимура, и на трон я восхожу по праву. Дерзнет ли кто-либо из присутствующих оспорить это?

Некоторое время в зале царило гробовое молчание, а потом все больше голосов начало нараспев повторять:

— Бабур-мирза, Бабур-мирза…

Голоса наполнили зал, возносясь к потолку, но люди, словно этого было недостаточно, подкрепляли их, ударяя рукоятями мечей по круглым кожаным щитам или ритмично стуча кулаками по стенам и столам, так, что казалось, будто все здание содрогается в такт их славословию.

Как только Бабур вошел в помещение, вожди сложили руки на груди и склонили головы.

«Всего восемнадцать, — подумал юный владыка, — и из тех, как предупреждала бабушка, некоторые сомнительной верности».

Сузив глаза, он оглядел каждого. Всего месяц назад, когда отец был еще жив, в голове его роились бы совсем другие мысли. Он гадал бы, с кем из этих воинов можно будет поупражняться на мечах, посостязаться в скачках с мячом на берегу Яксарта. Но все это осталось в прошлом. Детство закончилось, игры тоже. Ему предстояло провести военный совет.

Усевшись на обитый бархатом трон, Бабур подал вождям знак, разрешая сесть и им, после чего поднял руку.

— Касим, письмо.

Высокий, стройный мужчина в темном одеянии, вошедший в палату следом за ним, выступил вперед и с низким поклоном вручил ему письмо, доставленное вчера выбившимся из сил гонцом. Когда юный правитель взял эту нарушившую мир в его доме грамоту, у него даже побелели костяшки пальцев. Даже сейчас мать продолжала рыдать в своих покоях, не слушая ни слов утешения пытавшейся успокоить ее Ханзады, ни даже разумных увещеваний бабушки Бабура, мудрой Исан-Давлат. Горе матери потрясло его: до сих пор она всегда выказывала твердость и силу духа, но это послание ввергло ее в отчаяние.

— Визирь, огласи письмо, дабы все присутствующие узнали о вероломстве моего дяди Ахмеда, правителя Самарканда.

Касим взял свиток и медленно развернул. Глядя на него, Бабур подумал, что назначение этого человека визирем было правильным решением. Выходец из бедной и незнатной семьи — это не то что амбициозный интриган Квамбар-Али, чья отсеченная голова сейчас красуется на колу у крепостных ворот.

Касим прокашлялся и начал читать:

— «Да пребудет благословение Божие на моем племяннике в сей скорбный час. Аллах соблаговолил избавить его отца и моего брата от тягостной ноши земного существования и отправить его окрыленную душу в райские сады. Он ныне вкушает блаженство, нам же, оставшимся в сей грешной юдоли, надлежит, предаваясь печали, не забывать о долге, обременяющем живущих. Ферганский край, ибо по совести я не вправе именовать сию незначительную и бедную территорию «державой», брошен на произвол судьбы, оставшись без защиты. Вокруг вьются алчные недруги дома Тимура, а сын моего брата — всего лишь несмышленый ребенок, открыт и уязвим для их злобы, и потому я нарушил бы долг любящего родственника, не приняв сего беспомощного ребенка под свое благожелательное покровительство. Когда ты, любимый племянник, будешь читать сии строки, мои войска уже выступят из Бирюзовых ворот Самарканда, ибо ради безопасности Ферганы я принял решение присоединить ее к своим владениям. Можешь не благодарить меня: это не будет стоить мне ни особого беспокойства, ни особых затрат, и хоть пользы от маленькой Ферганы немного, там неплохие охотничьи угодья. Что же до тебя, дорогой племянник, то очень скоро я смогу заключить тебя в объятия, и ты вновь обретешь отеческую любовь. Когда же ты подрастешь, я подберу для тебя небольшое имение, где ты сможешь жить в покое и довольстве».