Алекс Ратерфорд - Вторжение в рай

Они с Айшой остались наедине. Помедлив мгновение, он позволил халату соскользнуть на пол, подошел к постели и раздвинул занавески. Айша лежала нагая, волосы ее оставались аккуратно прибранными, но все мягкие изгибы тела были теперь открыты его взору. Ее тонкие руки и длинные, стройные ноги были разрисованы тем же затейливым узором, который Бабур раньше заметил на ступнях. Соски были окрашены в красный цвет и обведены хной.

Как показалось Бабуру, она созерцала его наготу с лишающей сил холодностью. Что на самом деле у нее на уме? Хорошо хоть то, что шрамы на его теле свидетельствуют о том, что перед ней не простой мальчишка, а воин, проливавший кровь.

Бабур опустился на постель рядом с ней и лег, так что их тела оказались совсем рядом, но не соприкасались, а спустя мгновение молча, потому как просто не знал, что тут можно сказать, протянул руку и мягко коснулся ее талии. Потом его ладонь скользнула ниже, к нежному изгибу бедра. Так и не дождавшись с ее стороны никакого отклика, он продвинулся дальше, к темному треугольнику между ее ног.

И тут внезапно Бабур почувствовал, что больше не в состоянии сдерживаться. Казалось, что все напряжение этого дня, распиравшее его изнутри, вдруг преобразилось в яростное физическое желание. Он повалился на нее, стискивая ладонями ее упругие груди, и попытался войти в нее, но оказалось, что не может. Ее тело оставалось напряженным и жестким. Приподняв Айше голову, он заглянул ей в глаза, желая ее помощи, но не увидел там ни тепла, ни малейшего желания откликнуться на его страсть или хотя бы сыграть пассивную роль. Ничего, кроме как, во всяком случае, показалось ему, презрения к его неумелым попыткам.

Однако жар вожделения сделал свое дело, и наконец ему удалось проникнуть в нее — сначала с усилием, а потом, после того как она громко вскрикнула и перестала зажиматься, ему стало легче. Задыхаясь, он входил в нее все глубже, забыв обо всем на свете, пока наконец, изойдя семенем, не упал, потный и обессиленный, на ее лежащее плашмя тело.

Кровь продолжала бурлить в его жилах, и Бабуру потребовалось некоторое время, чтобы прийти в себя, вспомнить, кто он, где находится и что сейчас произошло. А когда вспомнил, отвернулся от Айши, не желая встречаться с ней взглядом. А когда наконец решился посмотреть на нее, то увидел, что она так и не двинулась, лицо ее остается отстраненным, неулыбчивым и ничего не выражающим. Положим, стать мужчиной ему удалось, но все произошло не так, как он это себе представлял. Бабур сел и повернулся к ней спиной, едва заметив пятно крови, расплывавшееся по простыне, которую в соответствии с обычаем предстояло вывесить на всеобщее обозрение, дабы все знали, что в первую брачную ночь невеста была невинна, но теперь стала женщиной.

Окрестности Шахрукийяха славились прекрасной охотой. Густые леса изобиловали оленями и откормленными кабанами, в то время как в рощах и на выгонах в количестве, достаточном для хорошей забавы, встречались фазаны, зайцы и лисы. Бабур прищурился, натягивая тетиву, проводил стрелу взглядом и улыбнулся, увидев, что она угодила точно в цель — прямо в белое горло молодого самца, который зашатался и упал. Уже два месяца, после своего возвращения из Заамина, со свадьбы, он частенько пропадал на охоте.

Лишь когда сгустились сумерки, Бабур повернул коня к дому. Ястреб снова затих под позолоченным, кожаным колпачком, на шесте была подвешена туша оленя, у седел его спутников болтались убитые кролики и фазаны. Но чем ближе он подъезжал к крепости, тем больше мрачнел. Никогда прежде он не ссорился с бабушкой, но ее постоянное вмешательство в его личную жизнь сделалось просто невыносимым. Это ж надо — она вела учет его совокуплений с Айшой и постоянно сетовала:

— Поначалу ты посещал ее дважды в неделю, теперь только раз в семь дней, а бывает и реже… Ты оскорбляешь ее. И забываешь о своем долге перед Ферганой, — заявила она утром, не обращая внимания ни на его смущение, ни на его гнев. — Как воин ты не ведаешь страха, так чего же ты прячешься от женщины?

— Ты мне не командир, а я тебе не племенной жеребец, чтобы крыть кобылу по твоему выбору! — крикнул он в ответ, уязвленный ее словами.

Он не возражал против женитьбы и с пониманием относился к причинам, определившим выбор, но, с другой стороны, сам к этому не стремился, а холодное презрение со стороны жены, проявившееся даже в первую брачную ночь, не только никуда не делось, но даже усилилось. Разговаривала она с ним редко, а если это и случалось, то просто односложно отвечала на его вопросы и требования. Он никогда не видел ее улыбки — ни разу! Улыбнись она, стань чуточку помягче, это могло бы повлиять на его отношение к ней. Но нет, лежать с ней в постели было чуть ли не то же самое, что с неостывшим трупом: ни отклика, ни страсти, ни приглашения — лишь эти темные, немигающие глаза, всегда устремленные куда-то в даль, в то время как он испускал семя в ее безучастное тело.

Что было у Айши на уме? Почему он не встречает с ее стороны никакого отклика — ни телесного, ни душевного, вновь и вновь спрашивал себя молодой муж, пока ехал по зеленой от свежей, весенней травки тропе. Чья тут вина, его или ее? Да ее, конечно, тут и гадать нечего. Понять бы еще только, что с ней не так. По требованию Айши ей и ее соплеменницам-служанкам отвели особые помещения, отдельно от покоев других женщин. Когда бы он ни явился туда, было слышно, как они разговаривают на своем странном наречии и иногда смеются, но, стоило ему появиться, все разговоры смолкали. Айша приветствовала его формальным наклоном головы и молча, опустив глаза, ждала его дальнейших действий, скорее, как рабыня, а не жена. Только вот рабыни смиренны, а она такой не была.

Бабуру казалось, будто гордость служит ей оружием против него. И вот ведь какое дело — ее отстраненность возбуждала его. Порой, занимаясь с ней любовью, он непроизвольно проявлял крайнюю грубость, словно желая таким способом вызвать у нее хоть какую-то ответную реакцию. Какую угодно. Но напрасно: реакции не было, и, хотя Айша никогда не сопротивлялась, он после этого чувствовал себя насильником, а не законным мужем. Бывало наоборот, он пытался расшевелить ее лаской, нежными прикосновениями и поцелуями, как виделась ему близость с женщиной еще в отроческих снах. Но в отличие от красавиц из сновидений, Айша никогда не отзывалась на это, сохраняя холодное безразличие.

Когда, краснея и запинаясь, он спросил Ханзаду, как он помнил, еще до свадьбы весьма стремившуюся подружиться со своей невесткой и тщательно выбиравшую ей подарки, говорила ли Айша что-нибудь о нем и его поведении, сестра покачала головой. Она рассказала, что посетила Айшу сразу же после свадьбы, но встретила лишь учтивый, холодный прием, без малейшего намека на желание сблизиться, поговорить по душам, поделиться секретами, так что со временем она перестала напрашиваться в наперсницы и подруги. Ханзада призналась, что, по сложившемуся у нее впечатлению, Айша отстраняется от всего, словно не просто желая оказаться где-то в другом месте, но мыслями и чувствами там и находится.