Алекс Ратерфорд - Вторжение в рай

— Он принес плохие новости, хотя не скажу, чтоб неожиданные. Хазары нападают на караваны, идущие в Кабул и из него, невзирая на мой запрет тревожить торговцев, и отказываются платить наложенную мной на них дань породистыми конями и овцами. Посол Вали-Гуль, отправленный к Мухаммад-Муквиму Аргуну вернулся сегодня утром… без ушей, в знак того, что они плюют на мои требования.

— Если так, этот Мухаммад-Муквим Аргун еще больший дурак, чем казалось.

— Да уж, высокомерия в нем куда больше, чем разума, но эти хазареи вообще безродное отребье. Суть дела в том, что если я быстро не прижму их к каблуку, другие племена могут последовать их примеру. Но ничего, я уже решил, что буду делать. За отрезанные уши моего посла хазареи заплатят жизнями всех захваченных нами воинов. Я сложу пирамиды из их голов выше, чем когда-либо складывал Тимур.

— Позволь мне… дай мне войско и пошли меня. Клянусь, я выковыряю ублюдков из их горных убежищ и снесу им головы с плеч.

Бабур воззрился на друга. Сомневаться в его серьезности не приходилось: голос дрожал от гнева, а глаза светились воодушевлением. Воином он был прекрасным, смелым, но никогда еще не командовал войсками.

— Ты уверен, что справишься?

— Конечно. Ты не единственный, кто верит в себя.

Тот задумался. Многие будут ворчать, если поставить Бабури над ними, даже Байсангар, наверное, посмотрит на это косо. Но почему бы не прислушаться к чутью и не дать тому возможность проявить себя, о чем он так страстно мечтает.

— Отлично. Будь по-твоему.

— И твой приказ — не давать пощады?

— Никакой пощады Мухаммад-Муквиму Аргуну, но женщин и детей не трогать.

— Я тебя не разочарую.

На скуластом лице Бабури появилась хищная, волчья ухмылка.

Когда он ушел, молодой правитель задумался, потом снова взял перо и закончил фразу, которую писал, когда его прервали:

«Державой должно управлять мечом, а не пером».

Туши семи оленей уже были подвешены на шестах охотников, но эта нильгау стала настоящим призом. Бабур читал о таких антилопах, со странной, синевато-серой шкурой, черной гривой и длинными, прочными, шелковистыми волосками на горле, но сам их никогда еще не видел. Существа, обитавшие в густых дубовых и оливковых рощах на востоке его владений — ярко расцвеченные попугаи, крикливые птицы майна, павлины и обезьяны, — удивляли его, и он радовался тому, что избрал именно этот край для большой охоты устроенной по случаю победоносного возвращения Бабури из похода на хазар. Пять дней назад Бабури прибыл в Кабул во главе своего войска и бросил к ногам своего эмира отрубленную голову Мухаммад-Муквима Аргуна, а сейчас он тоже любовался нильгау.

— Твоя! — шепнул повелитель. Это было только справедливо.

Синие глаза Бабури сосредоточились на антилопе, нюхавшей воздух в можжевеловых кустах, пока он натягивал свою тетиву, готовя тугой лук к выстрелу.

Бабур проследил за тем, как стрела с белым оперением вонзилась в мягкое горло ничего не подозревавшего животного и то, не издав ни звука, повалилось на бок на землю. На какой-то миг Бабуру показалось, будто перед ним не антилопа, а Вазир-хан со стрелой в горле, соскальзывающий с коня в быструю реку. Воспоминания и чувства, бывает, застают врасплох, накатывая, когда их меньше всего ждешь — теперь он это точно знал.

— Молодец. Хороший выстрел.

— Для мальчишки с рынка…

Последовавшее вечером пиршество было самым пышным после того, которое Бабур устроил по случаю взятия Кабула. В оранжевом свете факелов он сидел на сосновом помосте посреди двора небольшой крепости, послужившей в качестве охотничьего домика. Бабури сидел рядом с ним. Скоро Бабуру предстояло приказать подать другу «улуш» — порцию победителя, лучший кусок жареной баранины, и поднять в его честь полную чашу крепкого, ароматного кабульского вина. А еще — объявить о присвоении ему за проявленное искусство полководца титула Квор-беги, Владыки лука.

Но позднее, когда он пил из своего огромного, оправленного в серебро бычьего рога и слушал пьяный рев воинов, прославлявших в своих песнях подвиги на поле боя, а еще пуще подвиги в постели, он вдруг, как раз когда, кажется, любому правителю оставалось бы лишь радоваться, вдруг ощутит смутную неудовлетворенность. Бабури ведь подавил мятеж хазареев и сложил из гниющих голов казненных такую пирамиду, что она еще долго будет нагонять страх на проезжающих мимо и служить предостережением на будущее. Кабул — его столица, предмет его гордости, был в полной безопасности. Он с удовольствием разбивал в нем новые сады и планировал украсить город великолепными зданиями. Чего же ему так не хватало? Честолюбие — вот что продолжало глодать его душу, лишая радости и веселья.

Сделав еще один большой глоток вина, Бабур снова погрузился в раздумья. Через несколько дней его мать и бабушка прибудут из Кишма. Мать, конечно, будет рада воссоединению, но он знал, что ее сердце все равно будет тяготить невысказанный вопрос: когда же он сможет выполнить обещание и вызволить свою сестру. А в острых глазах Исан-Давлат наверняка увидит то же, что не дает покоя и ему самому: что дальше? Каковы будут новые завоевания? Когда и где? Ни Тимур, ни чтимый ею Чингисхан никогда не задерживались в одном месте надолго, удовлетворяясь тем, что имели. И она, вне всякого сомнения, не преминет ему об этом напомнить.

— У тебя такой вид, будто твой любимый конь охромел как раз перед скачками.

Худое лицо Бабури раскраснелось от вина. На его шее сверкала золотая цепь, пожалованная Бабуром за ум и отвагу, проявленную в походе.

— Да вот, задумался… Десять лет назад я, во всяком случае, надеялся стать правителем. А вот на что рассчитывал всегда — и до этого, — на то, что судьба уготовила мне нечто особенное…

Взгляд Бабури, как всегда скептический, он оставил без внимания.

Разве тот может понять, что такое вырасти при дворе любимого отца, который постоянно заводил речь о величии? Том, что было и возможно в будущем?

— Суть в том, что я неугомонный — не умею удовлетворяться достигнутым. Кабул — это прекрасно, но я желаю большего. Каждый день, открывая дневник, чтобы внести очередную запись, я задаюсь вопросом: о чем будут повествовать следующие страницы. Найдется ли на них место для описания славных деяний, великих побед, или они останутся пусты? Я не должен расслабляться, а твердо придерживаться своего предназначения. Нельзя допустить, чтобы страницы оставшейся мне жизни остались бы заполненными чем-то, не заслуживающим внимания.

— Ну, и что ты собираешься делать? Напасть на Шейбани-хана?

— Непременно, как только когда мое войско станет сильнее. Не сейчас. Я был глупцом, попытавшись схватиться с ним раньше времени.