Бен Кейн - Серебряный орел

Странствие выматывало их и физически, и морально, так что через пять дней они решили украсть в рыбацкой деревне маленькую лодку. Это оказалось самым опасным, но и самым выгодным их поступком за все время странствия. Никто из спавших жителей сразу не заметил пропажу, а если кто и видел, то смельчаков, готовых преследовать похитителей в непроглядной тьме, не нашлось. В лодке, доставшейся Ромулу и Тарквинию, лежали два грубо вытесанных весла, а это значило, что они могли плыть, когда хотели. Они держались вблизи берега, рискуя выбираться на стремнину лишь в тех случаях, когда встречали другие суда. Рваными сетями, также обнаружившимися в лодке, они каждый день ловили рыбу, составлявшую пусть однообразную, но сытную диету.

Разговоры прекратились, после того как Ромул обвинил Тарквиния в нежелании предотвратить смерть Бренна. Отказ гаруспика отвечать он счел признанием вины, и между ними воцарилось исполненное гнева молчание, которое нарушали только отдельные реплики, касавшиеся еды или выбора дальнейшего направления. В результате прибытие в экзотический Барбарикум не принесло им особой радости, хотя ни тот ни другой не могли отрицать, что преодолен важный этап.

Они отвыкли от городов и чувствовали себя здесь неуютно.

Миновал год с тех пор, как их провели по улицам Селевкии, столицы Парфянского царства. В Маргиане, где Забытый легион нес пограничную службу, имелось лишь несколько незначительных городов, а по берегам Инда им не встретилось ничего, кроме мелких деревушек. Ну а этот многолюдный город был обнесен мощными стенами с высокими башнями, и защищал его сильный гарнизон. Как и в Риме, большинство жителей составляли бедные работники и лавочники, но жили они не в тесных квартирах многоэтажных домов, а в жалких глинобитных лачугах. И ничего похожего на канализацию: улицы были усыпаны разнообразным мусором и залиты человеческими испражнениями.

Не было в Барбарикуме и такого количества огромных храмов, как в Риме, но все же город производил внушительное впечатление. Здесь имелось немало роскошных дворцов, где жила местная знать и богатые купцы. И огромный крытый рынок возле порта вполне заслуживал изучения. Та часть, близ которой они сейчас находились, представляла собой лишь небольшой уголок базара. Ромул преисполнился благоговейного страха при виде неисчерпаемого разнообразия товаров — живых и неодушевленных, человеческого или животного происхождения. Ведь Барбарикум был одним из главных торговых центров Индии, морским портом, куда попадали все существующие под солнцем товары, чтобы быть проданными, купленными и отправленными отсюда в самые дальние страны. Рынок служил живым и очень наглядным доказательством того, что Рим — всего лишь крошечная часть мира.

Как будто для того, чтобы лишний раз напомнить об этом, в одном из бесчисленных узких переулков, ведущих к гавани, появилась длинная цепочка нагруженных носильщиков, возглавляемая важно державшимся человеком в короткой подпоясанной мантии, с бамбуковой тростью. Процессия пробилась сквозь суетливую толпу и остановилась возле большого двухмачтового торгового судна, пришвартованного к главному причалу. Сразу за носильщиками двигались охранники вооруженные копьями, мечами и дубинками. Как только носильщики сложили свои грузы наземь, охранники рассыпались в цепочку. Торговец обменялся несколькими словами с капитаном корабля, и носильщики принялись заносить свой груз по узкому трапу на борт.

Ромул чуть не дрожал от волнения. Во время сезона муссонов корабли отплывали отсюда на запад, в Египет. А оттуда было не так уж трудно добраться до Рима. Осталось только отыскать капитана, который согласился бы взять их с собой.

Сколько же всего случилось, прежде чем я попал сюда, думал Ромул. Они с Тарквинием пережили поражение, вернее, бойню при Каррах, достойный включения в легенды поход на восток, уцелели, когда против них поднялся чуть ли не весь легион, спаслись от гибели, которой грозило нападение армии индийского царя, и в конце концов добрались до места, откуда можно было вернуться домой. Это не только казалось невероятным — это и на самом деле являлось настоящим чудом. Но цену за такое чудо пришлось заплатить неимоверную: помимо многих тысяч воинов, погибших в армии Красса и Забытом легионе, с жизнями расстались Феликс, а затем и Бренн. Смерть человека, который значил для Ромула больше всех на свете, кроме разве что матери и Фабиолы, явилась особенно сокрушительным ударом. Вина лежала на плечах Ромула неподъемным грузом. Двое друзей отдали свои жизни, чтобы дать ему возможность спастись, а он никак и ничем не мог воздать им.

А гаруспик все время знал, что случится с Бренном. Что же еще ему известно?

— Ты играл нами обоими, как рыбой на крючке, — шипел Ромул, всей душой сокрушаясь, что не в состоянии повернуть время вспять. — Чтоб тебе сгинуть в Гадесе.

— Может быть, мне как раз и суждено оказаться там, — ответил Тарквиний, придвинувшись к нему поближе. — Это пока еще неизвестно.

— Никто не должен гибнуть в одиночку, сражаясь в неравном бою.

Тарквиний вспомнил об Олинии и о том, как тот принял смерть.

— Почему бы и нет, если он сам так решил?

— Лучше бы Бренн погиб на арене! — бросил Ромул, не знавший ничего о прошлом гаруспика. Но, еще недоговорив, юноша понял, что неправ. Судьба гладиаторов едва ли не целиком и полностью зависела от непостоянной и кровожадной римской толпы. А галл принял смерть, как сам того хотел — под ярким солнцем, с мечом в руке. Свободным человеком, а не рабом.

Ромул принялся грызть ноготь. Как он мог забыть то, что так ясно читалось в глазах Бренна? Его друг принял свою судьбу, а этим мало кто мог похвастаться. И разве было у Ромула право противиться такому решению? А это означало, что гнев, который он обрушивал на гаруспика с того самого мгновения, как они вылезли из воды, целиком и полностью питался виной и стыдом, которые испытывал он сам. Осознание этого глубоко потрясло его. Тяжелый камень горя свалился с души Ромула, позволив ему свободно дышать и оставив ощущение абсолютной пустоты в груди. Непрошеные, но долгожданные слезы потекли по его щекам при воспоминании о могучем доблестном Бренне, который не пожалел жизни, чтобы он, Ромул, остался в живых.

Тарквиний глянул было на него растерянно, а потом обнял юношу одной рукой за плечи.

Гаруспик чрезвычайно редко проявлял свои эмоции, и Ромул, рыдая, как мальчик, оплакивал то, что означало это движение. Тарквиний тоже скорбел об их друге. В конце концов слезы Ромула иссякли, и он поднял голову.

Их взгляды встретились, и несколько долгих мгновений они смотрели в глаза друг другу.

Лицо Тарквиния было таким открытым, каким Ромул никогда прежде не видел его. И он испытал великую радость оттого, что не увидел там зла.