Михаил Кожемякин - Красная Валькирия

Леричка, милая, чудесная, золотая прелесть, она одна искренне верит в мое спасение-возвращение и к Николаю Угоднику молиться ходит! Вот вернусь - ручки ее тыщу раз поцелую и носик этот с веснушками! А потом уж - губки и все остальное по порядку...

Улыбаясь мечтательной довоенной улыбкой, Прапорщик свесил с топчана тощие длинные ноги, и стал наматывать несвежие фланелевые портянки прямо поверх рваных шерстяных носков. Вместе будет тепло, подумал он. Однако же совсем износились, в сапогах вязаные носки почему-то всегда рвутся на удивление быстро. Когда будет эстафета в ближайший город, надо будет дать рубль вестовому, пускай купит на базаре у поселянок четыре... нет, три пары - нужно же, чтоб парню хватило сдачи хоть на "келишек" водки и "халебу" пива. Можно, конечно, все что угодно достать и через дворецкого Тадеуша, но старый разбойник дерет втридорога!

Странные вещи творит с мужчинами война, этот извечный двигатель и бич нашей цивилизации. Как гармонично и страшно сочетаются у солдата благородные чувства и мысли о сиюминутном и будничном... И, заметьте, почти не думается о постоянной спутнице с разящей косой из крупповской стали, в рваном балахоне цвета хаки и венце из колючей проволоки на оголенном черепе - Смерти... Пани Смерти, которую, как говорят, давным-давно обманул первый хозяин этого имения, полумифический пан Ежи Твардовский, тоже поэт и знаменитый мистик, польский доктор Фауст... А может, Смерть была панночкой, и старый повеса попросту соблазнил ее? Рассказывают, что пан Твардовский за этот подвиг получил у Господа (или у нечистого) вечную жизнь на земле и до сих пор скитается по белому свету в образе то господина, то слуги, то солдата...

...У ротмистра Мелик-Шахназарова на оголенном черепе, выскобленном бритвой во имя ненависти к неким навязчивым насекомым, красовался продольный глубокий шрам, оставшийся в память о далеком 1914-м, когда конница противников еще порой сходилась врукопашную и кромсала друг-друга клинками. Этот шрам делил купол головы четвертого эскадронного командира александрийцев на две идеально ровных половины, за что офицеры полка саркастично прозвали ротмистра "Меликом двоеумным", а нижние чины менее почтительно - "Двойной башкой".

- Чего поднялись, Гумилев? - приветливо спросил ротмистр. - Спали бы, вы же только сменились.

Мелик-Шахназаров мимоходом пнул чьи-то оставленные в проходе между топчанами "запасные" солдатские сапоги, сдержанно матюгнулся и полез в стоявший в углу ящик из-под 12-дюймовых снарядов, превращенный полковыми умельцами в ротмистровский комод. Достал чистую рубашку, переоделся и даже повязал на шею кусок черной материи, заменявший у большинства офицеров-александрийцев "при параде" положенный полукруглый форменный галстук.

- Ровненько! - подсказал Прапорщик, когда командир эскадрона расправил белый ворот рубашки под стоячим воротником кителя. Большое зеркало было только в уборной, а ротмистр явно торопился.

- Благодарю... Почту из Арандоля привозили. Вам передали?

- Так точно.

- Отлично. Ступайте обедать, прапорщик, раз не спится. Наши уже за столом. Этот мерзавец Тадеуш там отменный бигос соорудил - вырви глаз, прощай желудок!

Ротмистр со скрипом перепоясался потертыми, но идеально начищенными ремнями снаряжения. Логично было бы представить, как он сейчас исполненным точности и особого гусарского шика жестом пристегнет шашку, однако шашек на фронте уже почти не носили: не 1914-й!

- Николай Степанович, одолжите ваш шлем, - почти приятельски попросил командир эскадрона. - Я свой денщику в чистку отдал, а бездельник подевался куда-то - и он, и шлем... С утра германская артиллерия по квадратам работала, сами слышали, не ровен час продолжит. Я, видите ли, с некоторых пор несколько опасаюсь за свою черепушку...

Ротмистр улыбнулся мягкой виноватой улыбкой, неожиданной на обветренном лице видавшего вида рубаки и окопного сидельца. Впрочем, Прапорщик давно привык ничему не удивляться на этой войне. У всех здесь были свои страхи и причуды - они становились своего рода талисманами фронтового офицерства, а как же в бой без талисмана? Кстати, у нижних чинов тоже были свои талисманы, но об этом офицеры редко задумывались.

- Прошу, Андраник Павлович, - Прапорщик протянул командиру свой видавший виды стальной "адриан", украшенный спереди гербовым орлом. - Вы в Арандоль, в штаб полка, не так ли?

- Вызван телефонограммой. Горячка какая-то, - охотно ответил ротмистр, застегивая под подбородком кожаный ремешок. - Вестовой с эстафетой понятия не имеет, а они, штабные, народ ушлый. Что-то срочное, даже пообедать не дали. Похоже, будем снова изображать активность на фронте... Чтобы их превосходительства получили от их высокопревосходительств индульгенцию на лечение в тылу геморроя, героически нажитого при командовании войсками.

Врочем, Прапорщик не заметил в словах ротмистра вполне уместного раздражения. Серая и смрадная тоска позиционной войны давно наскучила офицерам, тем более, офицерам самого 5-го Александрийского гусарского! Им хотелось действия - пусть бессмысленного и даже убийственного с тактической и человеческой точки зрения - но действия; так сорванцам-гимназистам после уроков не терпится побить окна в чьей-то веранде или подраться с "реальными"! Интересно, подумал Прапорщик, насколько полубольные и завшивленные парни с чистыми погонами (конечно, не в гигиеническом смысле, а в отношении знаков различия) из промерзших окопов и дымных землянок разделяют это стремление командного состава?! Ему несколько самонадеянно казалось, что он понимал их лучше, чем другие офицеры эскадрона... Ну, пожалуй, за исключением корнета Писаренко, недавнего выдвиженца из кадровых унтеров - тот видел проблему, так сказать, изнутри! А ведь в кавалерии, и не просто в кавалерии, а в гусарах, и не просто в гусарах, а в александрийцах - прославленных "черных гусарах", "гусарах смерти" - офицеры традиционно были гораздо человечнее и ближе к солдату, чем во всех других родах оружия Российской императорской армии! Если здесь, на фронте, где все вместе ходят под одним Богом и одной Смертью, такая пропасть, то что же тогда, к примеру, в тылу?! Не сорваться бы в эту пропасть всем вместе - и офицеру, и солдату, и миру, и жизни, и Ане с Левушкой, и Лери...

- Николай Степанович! - обернулся, выходя, яйцеголовый в стальном шлеме ротмистр Мелик-Шахназаров. - Конечно, это не мое дело, но, по-моему, вы слишком много думаете о фатальном...

- Разве? Впрочем, это как раз ваше дело, Андраник Павлович, вы командир и вправе заглянуть в душу своих офицеров...

- Увольте, заглядывать туда у меня нет никакого желания, Николай Степанович. Ступайте, поешьте лучше. Потешите заодно наше высокое вшивое общество одной из ваших занимательных небылиц из африканской жизни. Чем больше приврете, тем легче поверят, ха-ха!