Михаил Кожемякин - Красная Валькирия

Лариса слушала, сгорбившись, словно на ее дрожащие плечи навалилась безжалостная гранитная плита. Потом чужим голосом спросила:

- Иван, скажи, ваш человек у Немитца, кто это? Неужели Сережа Колбасьев? Я угадала? Он ведь был с Гумилевым в Севастополе. Все, Боже мой, все провокаторы...

- Вообще-то штатным информатором при Немитце был его флаг-адъютант Павлов... Работал плохо, без огонька. Был дерзок. Кстати, Колбасьев тоже вел себя странно, уклончиво, выгораживал Гумилева. Недоговаривал, информировать нас не хотел... Знаешь, я ведь очень стихи Гумилева любил. Про капитанов и конквистадоров... Я бы ему за одни стихи жизнь сохранил. Крепкий человек был Гумилев, хоть и контра. Крепких людей сейчас мало - одно гнилье кругом осталось. Проредили мы крепких... Ради его стихов скажу тебе то, что не должен говорить: у нас имеются серьезные подозрения на счет отца его вдовы, профессора Энгельгардта. Профессор этот монархист, и убеждений своих не прячет, а в наши дни - это путевка сама знаешь куда! И дочку профессора, Анну Гумилеву, заодно могут прошерстить. Ты хоть дочку Гумилева Лену спаси, если сможешь. И беги с ней. Здесь уже ничего не будет, кроме ужаса.

- А если профессора все-таки не арестуют? Или надежды нет? - померкшим голосом спросила Лариса.

- Может, и не арестуют, но он все равно записан в расход. Сама понимаешь, мое время кончается - Семенов с Аграновым меня переиграли, им править бал. Только вот я не побегу... Ладно, дело не во мне! Профессор Энгельгардт сейчас нас интересует. В "красные профессора" таким, как он, дорога заказана, живет впроголодь, и семья его голодает. Лара, спасай ребенка, я серьезно говорю. Бог тебя за одно это простит!

- Неужели ты веришь в Бога, ты, русский Сен-Жюст? - изумленно спросила Лариса. Бакаев усмехнулся:

- Сложно сказать, Лара. По всему выходит, умирать скоро придется. Не возражай, я знаю! Не может же душа упасть в никуда, это было бы слишком просто! Вот, представь, являюсь я, многогрешный Иван Бакаев, перед престолом... Да, революционер - перед престолом, смешно? Докладываюсь с почтением: "Так и так, явился, готов отвечать!". А Господь и вещает мне: "Ваши грехи, товарищ Бакаев, у нас в книжечке давно записаны, мы не ЧК, все видим. А вот в свое оправдание, позвольте полюбопытствовать, что-нибудь имеете сообщить?" А я скажу: "Одного из лучших Твоих поэтов спасти хотел... И дочь его Елену. За сим суди меня, Господь, не по грехам, а по милосердию Твоему!"

Лариса ожидала увидеть опального чекиста сломанным, но отнюдь не была готова к такому перерождению Бакаева. Признаться, она не могла до конца верить ему, и потому не сочла нужным реагировать на эти излияния.

Поспешила распрощаться и только спросила:

- Где похоронили Гумилева?

- Не знаю, Лара, - пожал плечами Бакаев, - Мне Агранов не докладывает. У него спроси, если жизнь не дорога, ни своя, ни родных. Только он сам не знает - ему неинтересно! Мне тоже раньше неинтересно было.

Этот, вспомнившийся у двери Энгельгардтов разговор, помог Ларисе все-таки нажать на хлипкий звонок. Никто не откликнулся, тогда она постучала. За дверью послышались шаги, потом испуганный женский голос сказал:

- Николая Александровича нет дома.

- Вы меня знаете. Это я, Лариса Рейснер. Мы виделись в Летнем саду, еще в шестнадцатом. Не бойтесь, со мной никого.

Дверь медленно открылась, не полностью, только щель с цепочкой. Из щели выглянула смертельно испуганная женщина. На руках у нее заплакал ребенок. Женщина взглянула на Ларису, сказала: "Это и вправду вы...", тяжело вздохнула и все-таки открыла дверь.

"Неужели это Аня Энгельгардт?", - подумала Лариса, разглядывая стоявшую перед ней бледную тень. Где ангельское личико, шелковистые девичьи кудряшки, нежный румянец на щеках? Монгольские скулы Ани еще больше заострились, волосы были коротко подстрижены, в глазах, похоже, навсегда, застыл страх. "За что я презирала и ненавидела ее? - спросила себя Лариса. - На нее же смотреть жалко!".

Анна впустила Ларису в полутемную переднюю коммуналки.

- У нас, Лариса Михайловна, почти все отняли. - тихо сказала она. - Вот только две комнатки оставили - крошечные: для отца с матерью, брата, и нас с Леночкой. Папа свою библиотеку распродает. Не на что жить... Вот, Колю расстреляли...

Аннушка всхлипнула, и вслед за ней снова заплакала девочка. Лара только теперь рассмотрела Леночку. Два года, личико нежное, пастельное, только глазки чуть косят, совсем, как у отца... Ах, Боже мой, у Лены - глаза Гафиза, родные, любимые, незабвенные! Лариса прислонилась к стене и согнулась, как от боли. Словно в полусне услышала тоненький голос Аннушки - по-прежнему звонкий, как у ребенка:

- Что с вами, Лариса Михайловна?

- Ничего, Анна Николаевна. Я должна поговорить с вами. Это ради Лены.

- Папа, - закричала Аннушка, - папа, иди сюда, сама товарищ Рейснер пришла говорить с нами о Леночке!

- Так профессор Энгельгардт все-таки дома? - уточнила Лариса. - Тем лучше.

Одна из дверей, направо, по длинному полутемному коридору, распахнулась, на пороге появился профессор Энгельгардт в каком-то нелепом рыжем пиджаке с суконными заплатами на локтях и старых растянутых на коленях брюках.

- Аня, пригласи гостью сюда! - предложил он, и Лариса вошла вслед за Анной в комнату профессора.

В этой тесной и бедной комнате Лариса почувствовала себя легко и спокойно, как в далеком прошлом, еще до мировой войны. Высокие шкафы, где за стеклянными дверцами матово поблескивали корешки книг, какие-то свитки - наверное, китайские или тибетские, на стенах - иероглифы, в рамках, словно картины... И сам профессор - с одухотворенным, благородным лицом и доверительным, мягким голосом, казавшийся значительным даже в своем нищенском наряде... "Похоже, Гафиз женился на Анне ради профессора и его библиотеки... - усмехнулась своим мыслям Лариса. - Профессор учил Гафиза сокровенному смыслу китайских иероглифов и переводил для него стихи поэтов эпохи Тан. Увы, мой отец не нашел бы с Гумилевым ни одной общей темы, кроме всемирной истории казней...".

- Изволите чаю, Лариса Михайловна? - спросил профессор.

- Папа у нас нет чаю! - вмешалась Аннушка. - Ты забыл...

- И вправду нет... - вспомнил профессор. - Я как раз собирался выменять одну редкую книгу на чай. Но не смог с ней расстаться. Какая жалость! Но ничего - выменяю на молоко для Леночки.

- Не нужно ничего менять, Николай Александрович, - успокоила его Лариса, - в парадном ждет мой знакомый. Мы принесли вам продукты - рис, чай, молоко, масло. Только не отказывайтесь, прошу вас...

- Вы просто добрая фея, Лариса Михайловна! - восхитился профессор. - Чем я могу отблагодарить вас? Разве что книгой... Ах, да, конечно... У меня есть одна книга, которую очень любил Николай Степанович. Я подарю ее вам. Это стихи Гафиза в переводе на немецкий. В переводе поэта-романтика и философа Георга-Фридриха Даумера. Прекрасный перевод, один из лучших, хоть и не очень точный! И издание редкое, можно сказать, редчайшее, - гамбургское, 1846 года! Вы ведь знаете немецкий?