Александр Старшинов - Легионер. Век Траяна

Когда-нибудь проклятие исполнится. Возможно, скоро!

Весна 854 года от основания Рима [127] 101 год н. э.

Мезия

Запах грядущей войны витал в воздухе. Римский флот на Данубии курсировал с самого рассвета до непроглядной темноты. А если ночь была светлой, лунной, то корабли шли даже ночью. Маяками горели огромные факелы, выставленные в береговых бургах. Из Малой Скифии, с берегов Понта Эвксинского везли зерно. Торговцы торопились разгрузиться и уйти назад, прежде чем пожар войны захлестнет берега. Теперь корабли из устья Данубия, где реку именовали Истром, поднимались до самого Виминация без опаски, обходя несудоходное ущелье по прорытому в обход скальной теснины каналу шириной в целых сто футов — еще один подвиг римской кирки во славу грядущих подвигов меча и пилума.

В лагере Пятого Македонского полагали, что война разразится еще в предыдущем году, как только был построен канал и вырублена в скалах дорога, но тот год миновал, наступил новый, а подготовка к кампании продолжалась.

Новые части все прибывали и прибывали. На поле, где прежде Пятый Македонский выпасал свой скот, теперь стоял временный лагерь. Только он не разбирался, а служил перевалочной базой для войск, что двигались вверх по Данубию. Куда они точно двигались, никто не знал, одни говорили, что в Виминаций или Ледерату, другие — что в Понтус. Прежние уходили, новые прибывали. Британские лучники, обнаженные по пояс германцы, за ними нумидийские всадники, что скачут на лошадях без седел, и нумидийские пехотинцы со страшными лохматыми собаками на поводках, следом — закованные в броню панцирники из Паннонии и Босфора. Потом еще испанцы, галлы, сирийцы. Империя всей своей мощью готовилась обрушиться на опасного соседа.

Всю прошлую осень по только что построенным дорогам скрипели телеги — подвозили запасы зерна, причем столько, что одному легиону и за десять лет не истребить. Следом катились повозки с оружием, запасами металла и кожи. К лагерным мастерским пристраивали новые, оружие ковали и в лагере, и в канабе. Городок подле легиона рос, выстроили новую улицу.

В Пятый Македонский пришло пополнение. Впервые с того времени, как Приск прибыл в лагерь, легион оказался полностью укомплектован. Зима прошла спокойно — с той стороны от «волков» пробирались через реку лишь лазутчики и маленькие летучие отряды. Их ловили, истребляли, они приходили снова. Ясно было: Децебал хотел знать, что замышляет Траян. Ну что ж, пусть знает — и ужасается.

После исчезновения Скирона Приск и его друзья меж собой все время говорили о предстоящей войне. Валенс объявил в лагере, что Скирон дезертировал. Но его друзьям было ясно: не просто так ушел легионер, который лучше всех говорил на местном наречии. И еще, на особом испытании он дольше всех терпел боль раскаленным железом. Дольше, чем Молчун, и дольше, чем Малыш, не говоря уже о Приске.

Да, Скирон все вытерпел молча, и теперь в награду его отправили на другую сторону и ославили дезертиром. Вернут ли когда-нибудь Скирону его доброе имя, как вернули Приску?

Неведомо.

К весне вся провинция превратилась в военный лагерь. Было известно, что переправу готовят у Понтуса. И еще точно такой же кулак собирается гораздо выше по течению Данубия, в Виминации. Там, в Виминации, стоит новый, недавно сформированный Тридцатый Ульпиев легион. Говорили, что сам Траян лично будет руководить переправой через реку у Ледераты.

Центурия Валенса была дополнена — все положенные десять контуберниев теперь базировались в казарме. От прежней тишины и уединенности не осталось и следа — впрочем, Приск и его друзья по-прежнему держались обособленно и были на особом счету, никто не скрывал, что пятьдесят девятая центурия будет заниматься в основном разведкой. В новые контубернии прислали не молодняк, а уже отслуживших лет по десять солдат.

Еще никто не знал, куда направится Пятый Македонский — в Виминаций, чтобы присоединиться к Траяну, или в Понтус — чтобы встать под начало наместника провинции Лаберия Максима вместе с Первым Италийским легионом. Кто-то, разумеется, останется в лагере — ветераны, да больные, да писцы, да часть обслуги.

Если судить по концентрации сил, армии двинутся вовсе не тем путем, что планировал Адриан. Устье Алуты оставалось куда ниже по течению. Всем уже было ясно, что Траян выбрал путь Теттия Юлиана.

Неужели Адриан ошибся, и в предстоящей кампании ему не удастся выложить на стол нарисованную Приском карту, сделать выигрышный бросок в игре за предстоящую победу и в итоге — за наследство?

Ответа пока не было.

По ночам Приску снилась недостижимая Сармизегетуза, столица Дакии. Огромные стены до неба, по ним пауками карабкались маленькие человечки в красных туниках, карабкались и падали вниз… Приск тоже карабкался. И всякий раз срывался и падал.

— Как ты думаешь, что значит этот сон? — спросил Приск у Тиресия.

— Столицу даков мы этим летом не возьмем, — ответил предсказатель.

В восьмой день до календ апреля, [128] 25 марта 101 года н. э. в Праздник радости, Траян выступил с войсками из Рима. Арвальские братья [129] Арвальские бритья — жреческая коллегия. совершили жертвы и принесли обеты Юпитеру Побеждающему, Юноне и Минерве. Потом они молились Отцу-Марсу, Марсу-Победителю, Победе, Фортуне Возвращающей, Матери-Весте, Отцу-Нептуну, Гераклу-Победителю, чтобы император Цезарь Август Траян Германик Нерва, сын божественного Нервы, одержал победу и благополучно возвратился в свою столицу.

Часть войск плыла морем, другая двигалась по суше через Далмацию. Шли в Виминаций. На Дакию надвигалась огромная сила, неумолимая, как рок.

«Рим не может воевать и не может не воевать, — записал в своем дневнике Адриан. — Без войны мы будем хиреть, терять силы и зубы. Рим, матерая волчица, живет за счет войны. Она сильна до тех пор, пока жрет жирную добычу. Мы потребляем, ввозим со всего мира тысячи и тысячи никому не нужных вещей и ничего практически не вывозим. Остается надеяться, что добычи нам хватит надолго. Траян умеет воевать, этого у него не отнимешь».

Адриан любил охоту, но не любил войну. Однако он знал, что в предстоящем походе ему нельзя затеряться, спрятаться за чужими спинами. Ему придется проявить себя, заслужить славу храбреца и почти безумца, снискать любовь легионов и — главное — восхищение Траяна. У Адриана просто нет другого выбора — потому что иначе ему не быть следующим властелином Рима.

А он просто обязан им стать.

Да, первый бескровный бой Адриан проиграл: император отказался идти через Боуты. Но это ничего не значит: еще будет случай проявить себя, еще наступит момент, когда Траян восхитится племянником. Он жаждал этого мига, как умирающий в пустыне жаждет глотка воды. Но он знал, что вожделенного глотка придется ждать месяцы и — быть может — годы. Двадцать лет? Уже куда меньше.