Клауде Куени - Друид

Римляне всегда придерживались мнения, будто кельты больше всего на свете любят попойки и сражения. При этом мы деремся до последней капли крови и впадаем в ярость, когда не остается больше ни одного врага. Но если такое утверждение и можно назвать правилом, то я, похоже, был исключением из него. Схватив свою любимицу за загривок, я тут же прижал ее к земле. Ванда пришла мне на помощь и обеими руками сжала пасть Люсии. Всадники были уже совсем близко, примерно в сотне шагов от нас. Теперь мы четко различали их силуэты. Они направлялись прямо к нашему убежищу. Высокие худые воины с широкими плечами держали свои мечи наготове. Они были пьяны. Люсия становилась беспокойнее с каждым мгновением. Сейчас германцы были так близко от нас, что мы чувствовали запах пота, исходивший от их лошадей, которые нервно перебирали ногами и фыркали. Наверняка они уже почуяли запах Люсии. Германцы придержали лошадей и остановились. Один из них что-то заорал, на что остальные ответили оглушительным смехом, напоминавшим раскаты грома. Люсия извивалась всем телом, пытаясь освободиться. Вдруг она издала тонкий визг, напоминавший громкий писк мыши. Германцы взяли в руки копья, направив острия в нашу сторону. Они были готовы в любое мгновение метнуть их. Вдруг Люсия ловко извернулась, выскользнув из наших рук, словно рыба, и стрелой вылетела из подлеска. Пробежав между ног лошадей, она как стрела полетела в поле. Всадники разразились неистовыми проклятьями. Похоже, они были разочарованы. Затем один из них заметил нашу лошадь, взял ее за уздечку, и германцы поскакали дальше. Пока нам удавалось держать Люсию, я от всей души надеялся, что она останется с нами и никуда не убежит, сейчас же я молил богов, чтобы моя любимица как можно дольше не возвращалась. По крайней мере, до тех пор, пока всадники не скроются из виду.

Ванда что-то прошептала. Но она говорила слишком тихо, и я не разобрал ни слова. Я придвинулся к ней поближе, и Ванда шепнула мне в самое ухо:

— Она вернется?

— Нет, — ответил я спокойно. — Последние несколько дней шли такие сильные дожди, что некоторые полевые мыши не успели вовремя выбраться из своих нор и утонули, залитые водой. Для Люсии это настоящее лакомство.

— Ты хочешь, чтобы мы подождали ее?

— Да, — ответил я. — Скажи мне, почему ты не убежала? — добавил я после непродолжительной паузы.

Ванда пренебрежительно фыркнула.

— Это германские свевы, — с отвращением сказала она. Похоже, германцы так же, как и мы, с почтением относились только к собственным родственникам и к своему клану. С остальными же германскими племенами они постоянно враждовали, ничем не отличаясь в этом от кельтских племен.

— Что ты теперь собираешься делать, господин?

Вопрос, мягко говоря, не из простых. Ванда была моей рабыней. Но разве я мог позволить себе играть роль господина в сложившейся на тот момент ситуации? Имел ли я право требовать от нее, чтобы она помогла добраться до Генавы кельту, ремень которого был застегнут на третье с конца отверстие? Как отреагирует Ванда, если я попытаюсь что-нибудь ей приказать? Разве есть большее унижение, чем отказ рабыни выполнить приказание своего господина, который даже не может ее наказать? Я решил проигнорировать вопрос Ванды. Вдохнув полной грудью, я закрыл глаза и прислушался. Было очень тихо. В воздухе стоял отвратительный запах обуглившегося дерева и паленых человеческих волос. Нам оставалось лишь молча ждать.

Прошло несколько часов. Время от времени то я, то Ванда засыпали. Один раз меня вырвало из тяжелого забытья какое-то страшное видение, и, открыв глаза, я понял, что во сне обнял Ванду. Если честно, то я был даже в некоторой степени удивлен, увидев ее рядом с собой. Почему она до сих пор не убежала? Постепенно начинало светать. Я вновь пришел в себя, но на этот раз не из-за страшных картин, увиденных во сне, а из-за вполне реального запаха. Это был едкий запах испанского рыбного соуса. И падали. Да это же Люсия! Моя любимица стояла рядом, уткнувшись мокрым носом мне прямо в лоб, и вылизывала мне лицо своим теплым языком. Похоже, она досыта наелась мышей. До чего же отвратительный запах! Никогда бы не подумал, что богини могут так вонять! Мы в очередной раз внимательно прислушались, затем вышли из подлеска, осмотрелись по сторонам и отправились в путь.

Когда мы дошли до начала долины, солнце уже взошло. Перед нашим взором предстало поле битвы, какого мне еще никогда не приходилось видеть. Трупами была усеяна вся земля… насколько хватало глаз. Наверное, здесь была самая настоящая резня. Надеявшихся спастись бегством германцы окружили, убили всех до одного, а затем забрали одежду и все, что могло иметь хоть какую-то ценность.

— Похоже, ты единственный, кто выжил, господин.

— Нет, — ответил я, — Базилус тоже остался в живых. Его тяжело ранили, но я надеюсь, что он уже добрался до оппидума тигуринов. Почему ты говоришь, будто я один выжил, если ты стоишь рядом со мной без единой раны на теле?

— Я всего лишь рабыня, — возразила Ванда. Говоря эти слова, она так дерзко взглянула на меня, что я не поверил ни одному услышанному слову.

— Ты свободна, Ванда, — пробормотал я, отвернувшись в сторону.

По ее голосу я понял, что она вот-вот засмеется, но пока что сдерживает себя.

— Может быть, я стала для тебя обузой, мой господин?

Вновь повернувшись к Ванде, я посмотрел ей в глаза.

— Или ты боишься, мой господин, что я могу в любой момент убежать и тем самым оскорбить тебя?

— Мы, кельты, никого и ничего не боимся, Ванда. Пора бы тебе это запомнить. Не хочу кривить душой: есть кое-что, перед чем мы испытываем страх. Я и мои соплеменники боимся, что небо может упасть нам на головы.

— Да, я знаю, мой господин, — у тебя отважное сердце. Этой ночью ты убил германского вождя и подарил его душу богам.

Конечно, я должен был объяснить Ванде, что из-за своей больной левой ноги я просто не мог убежать. Если бы поблизости не оказалось Люсии, то конь германца вряд ли перестал бы слушаться своего хозяина, резко остановившись в нескольких шагах от меня, а значит, воин-великан не вылетел бы из седла, словно камень из катапульты, и не напоролся бы на мои кинжалы. Стоя на коленях рядом с телом поверженного врага, я решил, что с моей стороны будет гораздо разумнее не отрубать ему голову, хотя искушение добыть такой трофей было в самом деле велико. Подвесив на пояс такую тяжесть, я вряд ли смог бы столько пройти. Но с какой стати я должен был давать объяснения своей рабыне? Если кельт принял решение, значит, на то были свои причины.

— Лучше уж я буду рабыней кельтского раурика, чем рабыней, принадлежащей германскому свеву или гельветскому друиду, — сказала Ванда, беспомощно глядя на железный шлем, наполненный кошельками погибших. Похоже, она никак не могла решить, что ей делать.