Ланс Хорнер - Дьявол

Караван сделал короткий привал у колодца с водой — всего-навсего глубокой скважины в пустыне с тремя чахлыми пальмами поблизости. Здесь они подкрепились скудной пищей из молотого ячменя в масле и сушеных фиников, запив все это солоноватой водой из колодца. Когда Баба подошел узнать, как Рори справляется с поездкой, он был крайне удивлен, увидев его чернокожего попутчика. Рори объяснил, что не может оставить человека умирать, и Баба, позвав Слаймана, дал им еще одного верблюда.

— Ты способен сострадать больным и страждущим, брат мой, — рассмеялся Баба. — Не успел избавиться от Тима, как уже взял под крыло еще одного. Мы займемся им на привале утром. Если он безнадежен, мы положим быстрый конец его страданиям, — он дотронулся до эфеса своего меча. — Один верблюд ведь не вынесет двоих. Иншаллах! Возможно, Всевышний не хочет, чтобы этот человек умер сегодня ночью.

Снова они отправились в путь, но теперь ехать было легче. Незнакомец ехал рядом с Рори весь остаток ночи, пока не потухли звезды и роза восхода не расцвела на востоке. Потом, когда огненный шар солнца появился над горизонтом, караван стал. Были разбиты шатры, и все укрылись под ними. Около шатра Бабы был устроен очаг из камней, и вскоре появился великолепный запах готовящегося кофе. Чернокожий ни на шаг не отходил от Рори, и теперь при свете дня Рори мог разглядеть, что это был юноша не старше двадцати пяти лет, высокий, сильный и с умными глазами. Он был абсолютно черен той иссиня-черной чернотой, которую может дать только неразбавленная африканская кровь, но, несмотря на его приплюснутый нос, широкие ноздри, толстые губы, волосы мелкими кудряшками и низкий лоб, он был приятной наружности, даже с оттенком благородства. Он не сводил своих карих глаз с лица Рори. Баба, прервав свой бесконечный диалог со Слайманом, направился туда, где сидел Рори, попивая свой кофе.

— Думаю, ты подобрал совсем неплохой экземпляр, брат мой. — Баба сделал знак незнакомцу встать. — Касай, по-моему, они редкость в этих краях. Мне они редко попадались, но их считают величайшими бойцами в Африке.

Баба заговорил с ним на незнакомом для Рори диалекте, и в ответ юноша снял с себя через голову бурнус. Он был худ. Все ребра просматривались на его истощенном теле, но, несмотря на крайнюю худобу, можно было наверняка сказать, что в этой хорошо сложенной фигуре заключалась огромная сила. Баба провел по нему опытной рукой, оценивая его пальцы и мускулатуру, состояние его зубов и реакцию юноши на бесстрастные манипуляции его гениталиями. Все это время Баба поддерживал с ним беседу и, когда добрался до распухшей щиколотки, понимающе закивал головой. Он показал на щиколотку и повернулся к Рори:

— Он касай, как я и предполагал. Прекрасный экземпляр и в очень хорошем состоянии, если учесть, что он истощен от голода. Беда его в том, что он сильно растянул связки и не может долго идти. Ничего неизлечимого: несколько хороших трапез горячего кускуса, и кости его обрастут мясом. Ты сделал хорошую находку, Рори. Ты нравишься парню, и он хочет служить тебе. Баба ушел в шатер и вернулся с куском белого муслина для тюрбанов. Его он разорвал на узкие полоски и крепко замотал ими щиколотку юноши. Баба указал на подстилку рядом с диваном Рори, видневшуюся сквозь откинутый полог шатра, и юноша растянулся на ней.

— Теперь у тебя уже три раба, брат мой. Так ты скоро обзаведешься собственным караваном.

— Три, Баба?

— Да, у тебя есть Млика, во всяком случае он так себя называет, а еще есть Альмера и Шацуба. Ни одну из них мы не потревожим сегодня утром. Сегодня нам надо выспаться как следует, потому что завтра ночью мы должны прибыть в лагерь Абукира до рассвета, а еще нам надо выспаться потому, что, как сказал мне Слайман, Хуссейн выступил из города Саакса и движется нам навстречу. С ним тысяча воинов, а у нас будет чуть больше трех сотен, но мы разобьем его.

— А если нет, Баба?

— Это тоже записано. El mekrub — mektub. Будь что будет. Он убьет меня. Если я попаду ему в руки, он будет убивать меня медленно в надежде, что у меня не хватит сил и я взмолюсь о пощаде, и тогда все узнают, что я трус и недостоин править Сааксом. Но в конце концов он убьет меня, и сомневаться нечего, потому что не осмелится оставить меня в живых. — Баба тряхнул головой, предчувствуя недоброе. — А тебя, брат мой, он продаст в рабство. За твою белую кожу и желтые волосы даст хорошую цену какой-нибудь эмир или паша, которому нужен раб-мамлюк. Ты слишком стар, чтобы стать постельным мальчиком, но из тебя получится хороший воин. Но не бойся, Рори. Хуссейн — шакал, гиена, трус. Рать, которой он командует, знает об этом. Мы победим его, и ты будешь в безопасности. Так что спи! Этот Млика будет спать подле тебя и охранять. Он и так уже обязан тебе жизнью, поэтому будет верен. А я посплю, если выкрою время. Мне еще многое надо обсудить со стариком Слайманом. Рори нашел свой матрас и опустился на него, довольный, что можно растянуться и расслабить затекшие мышцы. Рука его свесилась с края матраса и коснулась курчавой головы юноши, лежащего на земле. Черная рука схватила его кисть и не выпускала из теплых объятий. Слова, которые произносил Млика, были непонятны Рори; но он понял значение жеста, когда юноша провел пальцами Рори себе по глазам, ушам, по губам, а потом сдавил их на собственном горле. Млика пытался объяснить Рори, что он весь принадлежал Рори, душой и телом.

Глаза у Рори закрылись, и он уснул.

Они отдыхали в течение всего слепящего зноем дня, и хотя черный мохер шатра укрывал их от белого каления солнца, он вбирал в себя жар, так что внутри шатра стало душно, как в печке. После ужасного холода предыдущей ночи страшная дневная жара казалась еще более непереносимой. Внезапные порывы ветра не приносили прохлады, а были подобны раскаленному дыханию жаровни, обжигающему кожу. Рори обливался потом, несмотря на свою наготу, ему пришлось отказаться от слишком мягкого матраса и улечься на простыне, расстеленной на полу. Млика в изнеможении спал, и струйки пота стекали по его черной коже и впитывались в одеяло под ним.

Баба вошел в шатер гораздо позднее Рори, сбросил с себя одежды и кинул их влажным комом на пол, а сам свалился на диван. Он не спал, а лежал с открытыми глазами, уставившись в черный потолок шатра, и Рори, понимая печаль друга, не стал нарушать его скорби. Но Рори чувствовал, что его молчание и близость были для Бабы красноречивее любых слов. Когда наконец-то Рори обрел хоть какое-то отдохновение в беспокойной полудреме, он вдруг совершенно проснулся и понял, что Бабы в шатре не было. Тут Рори увидел, что Баба сидит под сенью поднятого края шатра, беседуя со старым Слайманом. Их головы по-заговорщицки сблизились, и, хотя они говорили тихо, Рори не мог не слышать их разговора.