Юлия Нестеренко - «Волкодавы» Берии в Чечне. Против Абвера и абреков

Но мои остальные товарищи по оружию, наша знаменитая четверка — я и мои лучшие друзья: бывший студент Алекс, Кристиан со своею гитарой, мастер по альпинизму Гюнтер — конечно, тоже не безгрешные ангелочки. Все мы не раз нарушали христианскую заповедь «не убий». Но ведь это было в честном бою, и русские парни тоже палили в нас из автоматов. Тут уж кто первый успел…

Но если НКВД удастся захватить наших, то там вряд ли станут разбираться. Всех пленных расстреляют, а перед этим еще подвергнут мучительным пыткам! Но скоро немецкие войска возьмут Грозный, и все будут спасены…

Поэтому я молчу. Чекиста аж трясет от ярости в ответ на мое упрямство. Удары становятся все ожесточеннее. Неудивительно, что Хешке не выдержал подобного допроса. Но я не предатель! Ich bin ein deutscher Soldat!

Наконец русский офицер сам устал от многочасового допроса.

— Даю тебе срок до завтрашнего утра, — тяжело отдуваясь, сказал он. — Ежели, падла, не расколешься, то на рассвете пристрелю как собаку.

Меня заперли в каком-то вонючем хлеву, за перегородкой блеяли и толкались рогами в стенку бараны. Караулил меня незнакомый солдат с раскосыми глазами, а я наивно думал, что быть со мной опять прикажут Сереге. Теперь он вряд ли сможет помочь мне; скорее всего и не захочет.

Мой спаситель пришел ближе к полуночи. Покачал головой, увидев, как я сильно избит.

— Н-да, круто старлей с тобой обошелся. Злой он стал с перепоя, а пьет потому, что бандиты вырезали у него всю семью. Беременную жену и двоих маленьких детей.

«О боже! — подумал я. — Вот так сразу потерять всю семью! Какой ужас! Неудивительно, что у него столько ненависти. Столько зла накопилось за эту войну! Нам точно не стоит ждать пощады».

Сергей дал мне попить из медного кувшина и смазал мое разбитое лицо каким-то прохладным травяным отваром. Затем быстро провел руками по телу.

— Кости вроде целы, зубы на месте. У вас в гестапо сильнее бьют.

— В гестапо не был, а в НКВД мне не понравилось, — буркнул я.

— Сам виноват, — назидательно сказал он. — Зачем в несознанку пошел? Расскажи, все что знаешь, и тебя оставят в живых.

— А ты бы здорово болтал у нас в плену?

— Ну, ты это… вечно путаешь грешное с праведным. Советский боец не нарушит присяги! — презрительно процедил старшина.

— Так ведь и я давал присягу!

— Кому?! Своему бесноватому фюреру?! Вот и помрешь за него завтра геройской смертью!

Напрасно я пытался объяснить ему истинную причину моего молчания. Раздраженно швырнув мне узелок с принесенной едой, он хлопнул дверью.

Последними его словами были:

— Теперь уже и по тебе, дураку, тетя Клара будет рыдать!

— Да, я со злости сказал именно так! Но когда я представил себе эту картину: милая тетя Клара в домашнем передничке открывает дверь почтальону, а тот ей вручает похоронку. Или что там у них в Германии вручают? Как там они пишут в своих похоронках — «Геройски погиб за фюрера и рейх»?! Но все матери рыдают одинаково!

Тетя Клара! Такая красивая и добрая! Я помню, как вы перешивали моему братишке отцовские брюки и как угощали нас яблочным пирогом. Вы уже пережили смерть младшего брата. Только ради вас я не дам расстрелять этого недоделанного фашиста. Только потому, что он ваш ребенок… И еще ради своего братана Семки, убитого под Москвой.

Вот кто мне нужен — полковник Лагодинский! Лев Давидович! Он старший по званию и сможет отменить приказ. К тому же он хороший психолог, и, надеюсь, ему удастся переупрямить Пауля. Как назло, полковник уехал сегодня в другую роту. Придумав подходящую отговорку, взнуздываю коня и скачу в соседний аул, топот коня гулко разносится по ущелью. Только бы найти полковника, только бы убедить. И только бы не опоздать!

Оказывается, полковник Лагодинский даже не знает, что мы взяли пленного.

— Почему Джапаридзе не поставил меня в известность?! — разбушевался он. — Ты знаешь, кто твой пленник? Гроне — их радист! И он же — сын инженера Гроне. Ты понимаешь, что это значит? Нам в руки попала козырная карта. Хотя это только шестерка, но… Как можно разыграть эту карту! — хватает меня за рукав Лагодинский.

Все произошедшее далее и я, и Пауль приняли за чистую монету. Но теперь я начинаю потихоньку сомневаться: а не разыграл ли хитрый контрразведчик с нами тщательно срежиссированный душещипательный спектакль? Так сказать, «проверку на прочность». С него бы сталось, такой уж он был человек.

И вот мы с полковником скачем назад по крутой горной дороге, кони храпят, роняя пену из-под удил.

С поворота открывается скалистый утес, нависающий над излучиной Аргуна. На вершину поднимаются трое: первый слегка пошатывается, но старается ступать твердо, второй несет винтовку наперевес, на замыкающем ясно различима командирская портупея.

— Отставить! Старший лейтенант Джапаридзе, я приказываю вам отставить! — орет Лагодинский, пытаясь перекричать грохот реки.

По-моему, старлей нас прекрасно слышит и видит, но делает прямо обратное приказанному. Три фигурки на тропе ускоряют шаг и вскоре оказываются на вершине утеса, Пауля ставят на самом краю обрыва, конвоир поднимает винтовку, прицеливается… Пришпорив коня, я вылетаю прямо на него и ногайкой вышибаю оружие из рук. Гремит выстрел…

— Ты что, обалдел?! — с кулаками кидается на меня Джапаридзе. — Под трибунал захотел?!

— Нет, это вы под трибунал пойдете! — сквозь зубы цедит полковник. — За самовольный расстрел ценного «языка».

В это время «ценный язык» лежит на траве, обхватив голову руками.

— Посмотри, что с ним, — бросает мне Лев Давидович. Трогаю «расстрелянного» за плечо, и он вдруг начинает отчаянно рыдать. Прямо захлебывается от рыданий, аж трясется весь.

— Успокойся, успокойся, все уже позади, — шепчу я, поглаживая его по плечу. Как в детстве, когда он упал и до крови расшиб коленку.

Пауль потрясенно смотрит то на меня, то на полковника, по грязным щекам катятся крупные, как горошины, слезы.

Лагодинский усмехается: «Натерпелся…», — и протягивает флягу.

Пауль делает судорожный глоток и закашливается — во фляге не вода, а водка. Салага! Это он только корчит из себя крутого арийца, а на самом деле просто перепуганный и растерявшийся пацан.

Сажаю его сзади себя на лошадь, он крепко прижимается ко мне. Уже не плачет, но продолжает дрожать крупной дрожью, как захолодавший щенок. Или волчонок, оторванный от стаи. Часто охотникам удается воспитать из таких волчат верных охотничьих псов. Думаю, что это возможно и с человеком.

— К моему удивлению, полковник Лагодинский для начала предложил нам выпить и закусить. Шутит: «Война — войной, а обед по расписанию». Сели все вместе, невзирая на чины: полковник, старшина и рядовой. В вермахте так не положено, а тут Серега с ним запанибрата.