Юлия Нестеренко - «Волкодавы» Берии в Чечне. Против Абвера и абреков

«А, буду экспериментировать! — решил Хансен. — В крайнем случае иван снова возьмет управление в свои руки, ведь он не самоубийца и не даст самолету разбиться?! А впрочем, кто поймет этих русских, они все фанатики-коммунисты».

Курт осторожно повернул штурвал вправо. Ой, нет, не попал, крен только усилился.

— Мать твою растак! Ты нас всех решил угробить! — русский перехватил управление. — И вообще, куда ты летишь?

Это было еще одно слабое место Хансена, работа навигационных приборов ему была практически не знакома. Конечно, как бортрадист он мог навигировать по пеленгам, но делать это и одновременно вести самолет абсолютно невозможно! Для себя он решил просто лететь по компасу в западном направлении.

— Надо забрать на несколько градусов правее, — говорит русский. — Ты не учитываешь боковой ветер, он сносит самолет к югу, к Черному морю.

— Предатель! Скотина! — яростно орет расслышавший его слова майор НКВД, но, получив от абрека удар по лицу, быстро замолкает.

Через некоторое время Хансен уже осваивается за штурвалом и, как ему кажется, вполне уверенно ведет машину по заданному курсу. Вот если бы еще склонившийся над пилотским креслом ротенфюрер не дышал бы прямо в затылок и не засыпал бы дурацкими приказами!

Однако Петров зря обвинил русского летчика в предательстве, скорее тот поступил как Иван Сусанин, он завел-таки нас в зону действия советских ПВО! Вот с земли, словно огненные стрелы, протянулись лучи зенитных прожекторов, пошарили по небу; затем один из них сумел-таки поймать наш самолет. Скорее всего мы сейчас где-то над Моздоком. Правильно, на ассинском аэродроме предупреждены о предстоящем появлении трофейного немецкого самолета, а моздокские зенитчики даже не подозревают о проводимой спецоперации НКВД, поэтому принимают наш «Хейнкель» за настоящий фашистский самолет и встречают соответственно!

Яркие лучи прожекторов сошлись в одной точке и намертво зафиксировали в своем перекрестье наш самолет! В кабине моментально стало светлее, чем в самый яркий солнечный полдень, мы закрыли глаза от слепящих лучей руками, летчики натянули темные очки-консервы — лягушачьи глаза.

Что же теперь будет?! У русских есть возможность полностью сосредоточить огонь всех своих зениток на одиночном вражеском самолете и спокойно сбить его. Надеяться нам абсолютно не на что, самолет практически беззащитен — висит в освещенном небе, как мишень в тире.

— Ну все, приехали! — русский летчик перехватил управление и, заложив крутой вираж, приготовился к посадке.

— Шайзе! — ротенфюрер размахивается и с яростью бьет его рукояткой пистолета по голове, случайно попадает по виску; иван всем весом валится назад и тянет за собой штурвал, самолет резко задирает нос, так что у всех ком подкатывается к горлу и закладывает уши.

— Что ты наделал, ты убил его! — в ужасе вопит Курт; «Хейнкель» чуть не входит в штопор, бортрадист изо всех сил тянет штурвал и чудом выводит машину из опасного положения. По его спине стекают струйки холодного пота, лицо дергается, руки намертво вцепились в штурвал, так что костяшки пальцев аж посинели.

Ситуация у нас сейчас хуже некуда — оба опытных пилота мертвы, самолетом управляет неопытный мальчишка. По нам явно ведут огонь из всех стволов: мы отчетливо различаем следы светящихся трасс от зенитных пулеметов, изредка вблизи рвутся крупнокалиберные снаряды, и тогда машину болтает от взрывных волн. Нас явно взяли в артиллерийскую вилку.

— Я не могу маневрировать, нас просто расстреляют в воздухе, изрешетят пулями, — кричит Хансен Фрицу. — Выхода нет, надо садиться!

— Черта с два! — ротенфюрер изрыгает непереводимые проклятия на головы русских, но все же не дает соглашение на посадку! — Лети, до линии фронта остались считаные километры! Передай сигнал о помощи на немецкий аэродром! Камерады, мы все вернемся домой героями!

«Как бы не так! — думаю я про себя. — «Дома» нас наверняка ждет теплая встреча в гестапо и расстрел, как предателей».

— Хочешь вернуться в рейх героем?! — обращаюсь я к нацисту, пытаясь перекричать вой моторов. — Посмотри на вещи здраво — твоя авантюра с угоном самолета провалилась! Ты готов отправить всех нас на тот свет ради своего фанатизма!

— Я лучше с честью погибну, чем сдамся в плен большевикам! — не слушает меня Фриц.

И тут вдруг Курт вопит: «Турбулентность!» — и резко дает штурвал от себя. Самолет клюет носом, ротенфюрера подкидывает вверх и со всей силы бьет головой об потолок кабины; затем Курт так же резко берет штурвал на себя, Швейффер с не меньшей силой шмякается об пол и теряет сознание.

Наш «Хейнкель» сразу же начинает экстренное снижение, заметив этот маневр, зенитчики прекращают огонь.

В пассажирском отсеке царит паника — ведь большинство бандитов не сидели на своих местах, а бегали по салону с оружием в руках. Наши, пристегнутые к креслам, не пострадали, зато бандиты в результате прыжков самолета просто покатились кубарем, многие получили травмы в виде сильных ушибов и переломов. Кроме того, все они жутко деморализованы: никто не может толком разобраться, что произошло, — всем кажется, что самолет подбит и гибель неминуема; кто-то громко молится, кто-то призывает кару Аллаха на голову втянувшего их в эту передрягу Швейффера.

Выхожу из кабины и пытаюсь убедить бандитов, что подбитый самолет идет на вынужденную посадку, но из-за турбулентности воздуха скачки повторятся в еще более худшем варианте. Во избежание травм всем лучше пристегнуться и оставаться на своих местах. Кроме того, беготня по салону сильно мешает управлять самолетом, а это грозит неминуемой авиакатастрофой! Сочиняю на ходу и нагло вру, но ведь никто из чеченцев не разбирается в авиации: все мои слова принимаются за чистую монету, и вот неудавшиеся террористы уже видят в нас с Куртом чуть ли не единственную надежду на спасение.

Пользуясь паникой, наши быстренько берут инициативу в свои руки и обезоруживают бандитов. Те уже думают не о сопротивлении, а о том, как бы благополучно приземлиться. Всем охота выжить в этой передряге; мы сейчас в одной лодке, и они понимают, что лучше эту лодку не раскачивать.

Я возвращаюсь в кабину, склоняюсь над начинающим приходить в сознание ротенфюрером и на всякий случай крепко связываю его. Мало ли каких пакостей от него можно еще ожидать. Он сидит, прислонившись спиной к стенке кабины, и ошалело вертит башкой; потом до него наконец доходит, что произошло, и от досады нацист начинает громко ругаться.

— Если ты не успокоишься, я выкину тебя на полном ходу! — грозится Нестеренко; он не понимает слов, но улавливает тон. Он хватает Фрица за шиворот и тащит его к люку.