Джордж Вит-Мелвилл - Гладиаторы

Когда Миррина взяла из рук другой служанки коробочку с благовониями и приготовилась посыпать золотистой пылью волосы Валерии, ее взоры упали на подарок Плацида, в пренебрежении лежавший на полу. Ящичек раскрылся, и драгоценности рассыпались там и сям. Как ни удивительно, но у служанки еще была совесть, и эта совесть подсказывала ей, что она не совсем заслужила прекрасную цепочку, наброшенную трибуном на ее шею.

Обдавая голову госпожи золотистой пылью, Миррина осторожно попробовала попытать почву.

— Как только станет попрохладнее, — сказала она, — в моду войдет новая прическа. Я знаю это из верного источника: слышала, как это говорила Селина, узнавшая эту новость от первой служанки императрицы. Хотя сам цезарь не очень-то жалует Галерию, но если этот желтый султан будет принят, то, наверное, он войдет в моду. Меня это разозлило, когда я узнала, да и не одну меня.

— Почему же это? — томно спросила Валерия. — Разве эта прическа будет стеснительнее той, которую носят нынче?

Золотистая пыль была рассыпана, и Миррина, держа зубами гребень, намотала на свою кисть локоны госпожи, стараясь осторожно подвести под них изумительной работы ленту. Хотя в этом положении ей и неудобно было говорить, однако она очень бегло отвечала:

— С такими волосами, как твои, госпожа, нет никакого стеснения. Это наслаждение расправлять их руками, приглаживать, завивать или свивать в диадему, достойную царицы. Нет, дело в том, что эта новая мода сделает одинаковыми всех нас, хоть бы мы были плешивы, как старуха Лиция, или имели такие же длинные волосы, как у Нееры. А все-таки для того, чтобы подделать волосы, подобные твоим, как еще сегодня утром сказал господин…

— Сегодня утром!.. Какой господин? — прервала Валерия, и, казалось, интерес пробудился в прекрасных чертах ее лица. — Ты говоришь о Лицинии, моем благородном родственнике. Его одобрение в большой цене.

— Его одобрение дороже его подарков, — живо отвечала Миррина, показывая в то же время на резную корзинку, занявшую почетное место на туалете. — Я никогда не видывала подобного подарка по случаю дня рождения! Какие-то запоздалые розы да смоквы — и это для одной из самых богатых римских матрон! Но, правду сказать, его посол, принесший их, должно быть, приходится потомком Юпитеру, потому что это самый красивый мужчина, каких только я видела во всю свою жизнь.

Миррина слегка наклонилась, чтобы госпожа не заметила краски, покрывшей ее беззастенчивый лоб при воспоминании о том впечатлении, какое на нее произвел прекрасный невольник.

Валерия питала слабость к крупным мужчинам с изящной выправкой. Она как бы стряхнула немного свою лень, отбросила волосы назад и, видя, что Миррина, несмотря на свое желание, не решается продолжать разговор об этом приятном предмете, сказала:

— Продолжай.

Служанка мысленно оценила цепочку, украшавшую ее шею, и сообразила, что она обязана сделать за нее.

— Я хотела сказать тебе, госпожа, о трибуне Юлии Плациде. Это он говорил о твоих волосах, что каждая прядь их для него драгоценнее мины золота. Ах, какой он изящный мужчина! Во всем Риме нет ни одного патриция, который бы сравнился с ним. О, если б ты видела его сегодня утром, как он в своем фиолетовом плаще, с блестящими на солнце драгоценностями, сидел в роскошной повозке, запряженной в четверку лошадей самого белого цвета во всем городе. Ну, уж если б я была благородной женщиной, да если б за мной ухаживал такой мужчина…

— Ты говоришь, мужчина? — прервала ее госпожа с презрительной усмешкой. — Право, если называть мужчинами этих завитых, надушенных и гладко выбритых людей, то нам, женщинам, надо бы возмутиться, если мы не хотим видеть, как гибнет отвага и сила в Риме! Как это ты, Миррина, знающая Лициния и Гиппия и еще вчера видевшая двести гладиаторов в цирке, не научилась быть лучшим судьей. Мужчина!.. Тогда ты назовешь этим именем и ту девчонку, которую зовут Парисом…

Госпожа и служанка обе расхохотались, так как при этом имени они вспомнили историю, льстившую самолюбию Валерии. Парис, молодой египтянин, очаровательной женственной наружности, недавно прибыл в Италию с целью фигурировать, и не безуспешно, на римской сцене. Его нежные черты, удивительная стройность и чисто женственная грация нанесли тяжкие раны сердцам римлянок, всегда очень чутким к прелестям актеров. Парис нимало не потерял в общественном расположении от того, что носил имя несчастного любимца Нерона, и с первых же шагов, без всяких колебаний вступил на тот же блестящий, хотя и опасный путь. Впрочем, несмотря на то, что считалось хорошим тоном быть влюбленной в Париса, Валерия одна только не следовала моде и относилась к нему с тем полнейшим безразличием, какое она чувствовала ко всем развлечениям, не доставлявшим ей удовольствия.

Задетый заживо этой холодностью, раздосадованный актер начал усиленно добиваться расположения пренебрегавшей им женщины, и после бесчисленных поражений ему удалось получить согласие на свидание в собственных чертогах Валерии. Он имел неосторожность заранее похвалиться этим результатом, и Миррина, ничего не упускавшая из виду, конечно, не замедлила предупредить свою госпожу о том, что ее снисходительность была столько же дурно истолкована, сколько и некстати оказана. Ввиду этого обе женщины составили свой план, и, когда роскошно разодетый Парис в сильном волнении пришел на обещанное свидание, его вдруг схватили шесть старых, отвратительных негритянок, осыпали ласками, раздели донага и обращались с ним так, как будто он был нежным младенцем, спокойно распоряжаясь им по своему произволу, которому он тщетно пытался противиться. Те же черные рабыни одели его в женскую одежду и, без сострадания к его усилиям, крикам и мольбам, посадили его на носилки Валерии и отнесли в них до самых его дверей.

Вспыльчивый ум актера дал этой метаморфозе самое неблагоприятное объяснение, какое только можно было придумать для той, кто был ее виновницей, и, вероятно, дал себе слово отомстить ей.

— Парис, без всякого сомнения, слишком хорошо знает, что ты о нем думаешь, — промолвила Миррина, — и пусть он красив лицом и прекрасно танцует, но уж понятно, Плацид красивее. Ах, госпожа, если бы ты видела его сегодняшним утром, как он грациозно возлежал в своей повозке да поддразнивал злосчастного подростка, ударившего своим хлыстом высокого раба, который, кстати сказать, исчез, как молния… Право, ты могла бы подумать, что в Риме нет других патрициев…

— Ну, будет толковать о Плациде, — нетерпеливо перебила госпожа, — это мне надоело. Но о каком же рабе ты говоришь, Миррина, и кто это такой привлек твое внимание? Что же, он из тех варваров, которыми так хвастает мой родственник Лициний? Как по-твоему, он достаточно красив, чтобы следовать за моими либурийцами, когда они несут мою лектику?