Евгений Шалашов - Десятый самозванец

Людмила сорвалась с места и убежала в светелку. Там, порывшись в каких-то тайничках (мало ли вор какой, от которого и замки не уберегут!), принесла завернутое в шелковый платок ожерелье.

— Так вот вместе с платком и бери, — подала баба драгоценность. — Токмо смотри, — полушутя-полусерьезно напутствовала она, — не вздумай потерять! Глаза выцапаю!

— Ну, скажешь тоже, — обиженно отозвался Тимофей, засовывая жемчуга за пазуху и поднимаясь с места.

— На посошок? — предложил слегка охмелевший хозяин.

— Ну ты чего! — даже возмутился гость. — Куда же я пьяный да с этаким богатством?

— Это правильно, — похвалил его Васька, наливая себе и супруге. — Ну а мы тогда выпьем тут еще за почин!

…Найти в Москве покупателя на жемчужное ожерелье большого труда не составляло. Гораздо труднее было уговорить купца дать нужную сумму. Хотя жемчуга и стоили все сто рублев, но давать их никто не спешил. Купцы, как сговорившись, предлагали кто семьдесят пять, а кто восемьдесят талеров. А в залог так и вообще давали только пятьдесят ефимков. Подумав, Акундинов решил-таки продать Васькино ожерелье за восемьдесят талеров!

— Один хрен! — махнул рукой Тимоха. — Где я потом найду пятьдесят ефимков, чтобы ожерелье-то выкупить?

Конечно, обманутых земляков было жаль. Но ведь себя-то еще жальче!

Получив восемьдесят ефимков, Акундинов пошел на Денежный двор. Свернув с широкой Фроловской улицы на Лубянку, а там в сырой Лучников переулок, подошел к длинной караульной будке, перекрывавшей вход. Двое скучавших стрельцов встретили его спокойно. Чай, уже привыкли, что мимо них туда-сюда несли серебро.

— Чего несешь? — поинтересовался один. — Ефимки али лом?

— Ефимки, — сказал Тимофей, показав мешок. — Вот копеечки надобны.

— Ну, проходи, — зевнул первый стрелец, а второй постучал древком бердыша [32] Бердыш — старинное холодное оружие в виде широкого топора с лезвием в форме полумесяца на длинном древке. в низенькую дверцу, ведущую не во двор, а куда-то вбок: — Елферий, открывай…

Дверца открылась, и Тимоху впустили в низенькую каморку, где был стол, покрытый сукном, да безмен, [33] Безмен — ручные рычажные или пружинные весы с крючком, которым зацепляется взвешиваемый предмет. висевший на стене. Елферий — низенький мужик, похожий на хорька, кивнул на стол:

— Высыпай. Считать будем, — недовольно сказал он.

— А считать-то зачем? — удивился Тимофей, но спорить не стал, а вывалил все добро на стол.

— Для того, чтобы знать, — объяснил приказной, вытаскивая из-под стола сундучок, окованный железными полосами. Достав из него лист бумаги, перо и медную чернильницу с крышечкой, добавил: — Лучше бы ты лом серебряный нес. Лом-то серебряный — р-раз, и взвесили. А ефимки-то считать придется.

Когда пересчитали, подьячий (или кто он там?) записал общий итог на бумажку и сказал:

— Ступай теперь прямо до самого колодца. Как дойдешь, то свернешь направо. Там казенные избы да палаты стоят. И дьяк там с Денежного двора сидит али подьячий. Найдешь кого да и обскажешь, что к чему, а он и распорядится. А там либо прямо при тебе все сделают, али готовыми копеечками дадут.

Войдя в огромный двор, покрытый драночной [34] Дранка — тонкая деревянная планка для покрытия крыш, для обрешетки стен, потолка под штукатурку. крышей на столбах, Тимофей с недоумением закрутил головой — а куда тут дальше-то идти? Где тут прямо-то? Если прямо идти, то стоят навесы, под которыми сидят и стучат молотками хмурые мужики. Присмотревшись, Акундинов понял: «Мать честная, так они же из проволоки копейки чеканят!» И никакого уважения ни к серебру, ни к тем маленьким чешуйкам, за которые на большой дороге могут и кишки выпустить! Хотя, как заметил наблюдательный глаз старшего подьячего, копеечки мастера стряхивают не куда попало, а в кожаные мешочки, которые после их заполнения забирают чисто одетые мужики и куда-то уносят.

Углядев просвет между навесами, Тимофей понял, что это и есть путь к приказным избам, и пошел, едва ли не задевая локтями столбы. Где-то почти на середине его остановила чья-то рука.

— Слышь, мужик, — раздался негромкий шепот. — Постой…

Акундинов невольно сбавил шаг, а потом и вовсе остановился. Да и как не остановиться, если тебя ухватили прямо за полу кафтана?! Из-за столба, подпиравшего кровлю, вылез тороватый мужичонка в прожженных штанах и кожаном фартуке на голое тело:

— Сколько несешь-то? — спросил мужик.

На дьяка мужик явно не походил, и поэтому, смерив незнакомца взглядом, Тимоха буркнул:

— Сколько надо, столько и несу.

— Давай по пять процентов с рубля, но… — поднял многозначительно палец мужик. — Без записи и мимо боярина…

— Это как? — заинтересовался Тимофей, который обычно видел копеечки только в готовом виде, когда получал свое жалованье у казначея. Что значили проценты с рубля, он не особо-то понимал.

— Да просто, — объяснил мужик. — У тебя сколько талеров-то с собой?

— Восемьдесят штук.

— Ну вот. Только давай-ка с дороги сойдем, — предложил мужик, увлекая его в сторону за собой.

Прошли подальше и встали около каких-то барабанов, которые крутили две лошади. Мастеровой продолжил:

— Так, если у тебя восемьдесят талеров, и из каждого, считай, выйдет по шестьдесят четыре копейки, сколько всего-то выйдет?

Тимофей, считавший в уме не очень-то хорошо, задумался, но бывалый мастер уже выдал результат:

— Вот, будет пять тыщ сто двадцать копеек. Пятьдесят один рупь с двадцатью копейками. Стал быть, в казну тебе положено отдать по десять копеек с рубля: пятьсот двенадцать копеек. Смекаешь?

— Ну?!

— Оглоблю гну, — злым шепотом сказал мастеровой. — Значит, тебе останется сорок шесть рублев с осьмью копейками.

— Это что — я столько должен в казну отдать? Ну ни хрена себе! — удивился Тимофей. — Я думал — ну рубль, ну, два, от силы. Мое ж серебро-то!

— Ты чо, парень? — присвистнул «денежник». — Тебе что, за бесплатно деньги-то чеканить будут?

— Ну вы даете! — удивленно потряс головой Акундинов. — Десять копеек с рубля? Да таких процентов-то даже жиды не берут…

— Дак то — жиды, — рассудительно разъяснил мастер. — А то — приказ Больших денег. Ты че, думаешь, десять-то копеек нам идет? Ха! Держи портки шире! Нам-то идет с одного пуда выделки три рубля на всех. А всех-то нас ой как много! Да дьяк наш, скотина, да староста большую-то часть себе забирают. Нам, мастерам, достанется — хорошо, если рупь. Вот и крутиться приходится.

Акундинов сочувственно покивал, хотя и не понимал — много это или мало? И вообще, сколько пудов в день «разделывают» мастера?

— Ну, согласен? — настойчиво теребил его мужик. — Ежели мимо казны, то ты отдаешь мне по пять копеек с рубля, а все остальное — тебе. Ну как, по рукам?