Евгений Шалашов - Десятый самозванец

Акундинову страсть как не хотелось опять влезать в обноски, но пришлось. Не идти же к пану в нижнем белье?

…В пиршественном зале стоял длинный стол, составленный в виде русской буквы «покой». Вершина буквы стояла чуть выше. Там, на высоком кресле, больше похожем на трон, восседал властитель сих мест — ясновельможный пан Мехловский. Одесную от него располагалась сухощавая, стервозного вида женщина, возможно, супруга. Ошуюю — монах в серой сутане с римским распятием на груди. За столом, ниже владетеля находились шляхтичи — «подданные» магната. Места для Акундинова и Конюхова располагались чуть ли не в самом конце. Что же, справедливо. Москали должны знать свое место!

Пока присутствующие стояли, внимая молитве монаха, Акундинов рассматривал друга. Лишившаяся редкой седоватой бороды, Косткина харя выглядела непривычной и какой-то такой… «Ну, точь-в-точь как у тех мужиков, что вместо баб мужиков имают…» — мысленно усмехнулся Тимофей, но, вспомнив, что и сам-то выглядит не лучше, слегка загрустил.

После молитвы со своего кресла-трона встал хозяин, который на сей раз размовлял по-польски;

— Панове! Сегодня мне посчастливилось принимать у себя гостей из Московии…

При словах «Московия» кое-кто из шляхтичей посмотрели на гостей нехорошо. А кто-то даже осмелился отпустить едкое слово. Ну, еще бы! Почти полвека (не считая предыдущих столетий!) братья-славяне только и делали, что убивали друг друга. И хотя поляки громили русские войска, но победы доставались Речи Посполитой чересчур дорого!

Пан Стась, невозмутимо переждав волнение, продолжил:

— А кто из вас, панове, осмелится выражать недовольство к особам гостей, то я, со всем почтением к шляхетской гордости, прикажу всыпать плетей! И посему первый наш тост — за гостей из Московии!

Шляхтичи, спрятав недовольство в усах, встали и, дружно прохрипев: «Виват!», опрокинули кубки. Знали, что «уважение» к шляхетской чести заключается в том, что пороть тебя будут не на конюшне, как хлопа, а в комнате, на ковре.

Тимофей и Костка, опорожнив свои серебряные кубки с вином, сели. Вот тут-то москали и рассмотрели, что такое панское великолепие! На столе стояли жареные, вареные и копченые поросята, разные птицы — гуси, утки и куры. А рыба в самых разных видах — уж не восьми ли пород! Был тут и вовсе невиданный овощ под названием «потат», подаваемый в серебряных мисках, привезенный из Нового Света.

Таких столов Акундинов не видывал даже у бояр, к которым, бывало, имел приглашения. Правда, не часто…

Пан Мехловский не был похож на тех магнатов, что потчуют знатных гостей изысканными яствами да дорогим вином, «ублажая» нижний конец стола кровяными колбасками да домашней наливкой.

Увлекшись поеданием потатов и заедая их икрой, Тимофей не услышал, что хозяин обращается к нему, пока не получил тычок под бок.

— Давай, ответное слово говори, — сердито прошипел Костка. — Скажешь, кто мы такие да откуда. Не забудь поблагодарить. Да лести, лести побольше — они это любят!

Тимофей, стыдясь за нелепое платье, встал. Немного подумал и начал:

— Достопочтенный хозяин, — поклонился он пану Стасю. — Прекрасная хозяйка, — поклонился супруге. — Панове, — качнул кубком вдоль и вдаль стола. — Мы, бедные странники, вельми признательны за гостеприимство. Не скрою, я очень счастлив, что стал гостем в вашем прекрасном замке. Посему мне хотелось бы выпить за польское гостеприимство!

Шляхта, коей тост пришелся по душе, взметнули кубки, словно горнисты, играющие атаку, и, дружно прокричав: «Виват!», выпили до дна. Пан Стась, который пил не меньше других, тем не менее не оставлял гостя в покое. Приказав кравчим вновь наполнить чаши, он приветливо покосился на Тимофея и спросил:

— Не будет ли мой гость настолько любезен, чтобы сообщить нам свое имя!

Тимофей, который уже давно был мысленно готов к подобному вопросу (даже и странно, что его не задали раньше!), вежливо поклонившись хозяину, с огромным достоинством изрек:

— Мое истинное (выделил он) имя, ясновельможный пан, я смогу назвать лишь вам наедине. Ну а пока я могу сказать, что мой род — один из древнейших в России! А мой секретарь — сын конюшенного и зовут его Константином.

Как ни странно, но и шляхте, и хозяину этого оказалось довольно. На что Тимофей, собственно, и рассчитывал. Ну, подумаешь, Евдоким Конюхов — стремянный, который должен присматривать за лошадьми, по сути — старший конюх, а не конюший, кто же в Польше-то мог это знать?

Тостов было много. Одно хорошо, что пили не водку. Ну а французского вина, которое подливалось и подливалось в кубки неутомимыми кравчими, стоявшими за спинами гулявшей шляхты, можно было выпить много…

Как он оказался в постели, Акундинов не помнил. Но это сейчас его не особо и волновало. Гораздо больше беспокоило другое — куда бы пойти, чтобы избавиться от жидкости, которая грозила разорвать пополам. Но тут, словно поняв, что нужна, к нему подскочила давешняя девка и, даже не спрашивая, вытащила из-под кровати ночной горшок. Позевывая, поднесла его к тому самому месту…

Акундинов, который еще не привык к европейским манерам, взял горшок в свои руки, чем, кажется, насмешил служанку… «А что, с… — то тоже в горшок?» — с ужасом подумал Тимофей, завершая «мокрое» дело.

— Проснулся, пан москаль? — услышал он голос Мордки. — Ваше платье готово! Всю ночь шили, — добавил портной со странноватой гордостью. — Да вы продолжайте, я подожду…

Акундинов чуть не выронил посудину, но девка, не забывавшая о своих обязанностях, быстро перехватила горшок и вынесла его из комнаты.

Лакей, вошедший в комнату вместе с Мордкой, помог обрядиться в непривычные одежды: кружевную рубаху, камзол с разрезами на рукавах и короткие, доходящие до колен штаны. Ну а чулки Тимоха натянул сам.

— Не взыщите, пан москаль, — извиняющимся голосом сказал портной, — но сапоги придется свои поносить. Сапожник Хаим, что в замке был, умер недавно, а новый еще не прибыл. Да и прибудет ли…

— Ты бы, жид, не болтал без меры, — одернул его холоп. — Куда он денется, сапожник-то?! Пан Станислав велел, чтобы не позднее среды сапожник был. Стало быть — будет. А будешь болтать, так и с тобой будет то, что с Хаимом.

— Ну, это, конечно, — поцокал языком Мордка. — Но если вешать всех старых евреев, так кто же будет пану Мехловскому камзолы да кюлоты шить? Уж не вы ли? Так вас пан Станислав раньше меня повесит. Ладненько, — махнул руками портной и спросил, обращаясь к Акундинову: — Хотите в зеркало на себя глянуть?

Слуга отдернул один из настенных ковров, за которым скрывалось прекрасное венецианское зеркало. Посмотревшись, Тимофей увидел вместо себя какого-то иноземца — не то англичанина, не то немца. Такие попадались в Китай-городе в Москве да иногда — во Фрязинской слободе в Вологде.