Андрей Семенов - Другая сторона

— Разумеется, хочу, но мне кажется…

Валленштейн не дал ему договорить. Он вернулся к Смолински и Коле.

— Господин обер-лейтенант, — торжественно обратился он к Смолински. — Я имею честь сделать вам официальное предложение заключить со мной сделку.

— Какую? — тупо вытаращился Смолински.

— Я покупаю у вас вашу форму и ваши документы. Назовите цену.

Смолински пьяно выкатил глаза, но произнести ничего не смог.

— Что вас так ошарашило? — настаивал Валленштейн. — Не верите собственному счастью? Повторяю, я хочу купить вашу форму и документы и гарантирую вам, что обер-лейтенант Смолински будет воевать на Восточном фронте до тех пор, пока не погибнет смертью храбрых или не вернется оттуда с победой. Назовите вашу цену и езжайте обратно в Оре.

— Вы хотите, чтобы вместо меня поехал вот этот господин? — Смолински мотнул головой в сторону фон Гетца.

— Лично я ничего не хочу, — рассудительно объяснил Валленштейн. — У меня в жизни все хорошо, и мне ничего менять не нужно. Вы хотите вернуться в Оре так, чтобы вам за это ничего не было, а мой друг хочет отправиться на Восточный фронт. Я просто предлагаю сделку, в которой я — лишь посредник.

— Но он же не умеет летать!

— Это уже не ваше дело. Сорок тысяч крон вас устроит?

— Сколько?! — не поверил Смолински. — Сорок тысяч?!

— Сорок тысяч, — подтвердил Валленштейн. — За вашу форму и документы и за то, чтобы вы до окончания войны носа не высовывали из своего Оре.

— Да вы что! — радостно залопотал Смолински. — Да за такие деньги!.. Да мне их на всю жизнь!.. Да я шагу не ступлю из Оре… Вот мои документы. Вот форма. Вот справка из госпиталя, вот…

— Погодите, — остановил его Валленштейн. — Вы галифе прямо здесь будете снимать? Может быть, вам удобнее будет переодеться в машине?

Валленштейн посмотрел по сторонами и метрах в ста обнаружил машину Мааруфа. Он махнул ему рукой, чтобы тот подъехал.

— Мааруф, друг мой, — обратился Валленштейн к охраннику, протягивая ему связку ключей. — Вот этот ключ — от моего личного сейфа в моем кабинете. Пожалуйста, поезжайте к нам домой, покажите отцу ключи, объясните, что мне срочно понадобились деньги, и привезите сорок тысяч крон.

— Хорошо, хозяин, — кивнул Мааруф и уехал выполнять приказание.

— Так когда вы должны отправляться? — спросил Валленштейн Смолински, не дожидаясь, пока рассеется облачко дыма за машиной.

— Сегодня в четыре утра улетает мой самолет до Таллина.

— А сколько сейчас?

Все посмотрели на часы.

— Половина второго ночи, — первым сказал Коля.

— Так чего же мы медлим?! — воскликнул Валленштейн. — Еще немного шампанского, чтобы обмыть сделку — и на аэродром!

21 июня 1942 года. Ровно, Украина

Фон Гетц до сих пор, почти через три недели после бессвязного пьяного торга на Набережной, не мог поверить в реальность всего происходящего с ним. Когда они со Смолински в машине Валленштейна обменялись одеждой и поехали на аэродром, это все еще казалось ему безобидной забавой, такой же, как закидывание пустых бутылок из-за парапета набережной в набегающие волны. Было совершенно ясно, что после того как пьяная компания прикатит на аэродром и начнется посадка на самолет до Таллина, его сразу же обязательно разоблачат, потому что ни возрастом своим, ни внешностью фон Гетц нимало не был похож на обер-лейтенанта Смолински. Если бы это произошло, то фон Гетц тут же радостно объявил бы, что это был веселый розыгрыш, никакой он не обер-лейтенант, а настоящий Смолински — вот он, пожалуйста!

Но на аэродроме хмурый и невыспавшийся обер-фельдфебель люфтваффе едва глянув в документы фон Гетца, сердито проворчал:

— Пожалуйста, поскорее, господин обер-лейтенант. До отлета осталось семь минут. Самолет вас ждать не будет.

Конрад растеряно оглянулся на Валленштейна, Мааруфа, Смолински и Тиму, приехавших вместе с ним. Неужели это не сон и не игра? Неужели он вот так легко поднимется сейчас по откидному трапу на борт самолета и полетит на восток? Как все просто!..

— Пожалуйста, поскорее, — торопил в спину обер-фельдфебель.

Фон Гетц из проема двери в последний раз посмотрел на провожающих. Увидит ли он их еще когда-нибудь? Бортмеханик довольно бесцеремонно оттер его внутрь, поднял трап и захлопнул дверь. Самолет в утренней сизой дымке взревел моторами и стал выруливать на старт.

Сидя на лавке между шпангоутами транспортного «Ю-52», фон Гетц все три часа полета до Таллина терзал себя мыслями о том, как на таллиннском аэродроме выявится подлог, а если не на аэродроме, то уж в комендатуре, где работают опытные офицеры-тыловики, его наверняка разоблачат и немедленно арестуют. Его просто не могут не арестовать — какой он обер-лейтенант? Его все люфтваффе знает!

Даже страшная болтанка над Балтикой, когда трехмоторный «юнкере» кидало то вверх, то вниз, не могла развеять ужас фон Гетца и отвлечь его от ожидания неминуемой и страшной развязки той авантюры, которую выдумал Валленштейн. Выдумка с переодеванием больше не казалась ему остроумным выходом из того тупика, в который его поставили СД и абвер. Наоборот, теперь он с ясностью понимал, что это был глупая, безнадежно глупая затея, которая могла родиться только в мозгах, взбудораженных изрядной порцией алкоголя. Он сидел на лавке, пригнув голову к коленям и обхватив ее обеими руками, будто ожидая, что немногочисленные попутчики начнут его разоблачать прямо сейчас и выведут его на чистую воду, что они прямо в самолете узнают в нем беглого изменника Родины и по прилету в Таллин немедленно передадут его в руки гестапо.

Однако все его страхи оказались напрасными.

На аэродроме в Таллине на него никто не обратил внимания. Его попутчики, сойдя с трапа, быстро покинули аэродром, торопясь каждый по своим делам.

Он некоторое время покрутился возле самолета, а потом уточнил у бортмеханика:

— Это Таллин?

— Таллин, Таллин, — подтвердил бортмеханик. — Город в той стороне. Через двадцать минут туда пойдет наш автобус. Он как раз проедет мимо комендатуры. Торопитесь занять место, господин обер-лейтенант.

Это «обер-лейтенант» больно резануло слух Конрада. По своему подлинному званию он был подполковником, что приравнивалось к армейскому подполковнику. Он уже успел привыкнуть к тому, что он — старший офицер люфтваффе, и был им не только по званию, но и по внутреннему самоощущению. Он привык, что к нему почтительно относятся не только сослуживцы по эскадрилье, но и незнакомые военнослужащие.

Через несколько минут ему пришлось проглотить еще одну горькую пилюлю.

— Почему не приветствуете? — остановил его неподалеку от комендатуры пехотный капитан с медной бляхой на цепочке, перекинутой через шею.