Андрей Семенов - Другая сторона

На втором или третьем вылете разрывом зенитного снаряда был выведен из строя левый двигатель, но фон Гетц легко дотянул и посадил свой самолет на одном правом. Это был не истребитель и не тяжелый бомбардировщик, но «Раму» никак нельзя было считать легкой добычей. Пусть скорость у нее была почти вдвое ниже, чем у «яков», но заднюю полусферу защищали два стрелка-наблюдателя с четырьмя пулеметами. А с турели прицеливаться гораздо быстрее и удобнее, нежели педалями и рукоятками доводить истребитель на цель, маневрирующую по курсу и высоте.

Конрад не давал советским летчикам сбить свою «Раму». Сам первоклассный летчик-истребитель, он прекрасно представлял себе, как надо сбивать самолеты, и предугадывал действия советских летчиков. При попытке зайти ему в хвост он закладывал небольшой вираж, уводя «Раму» с оси прицеливания «яка», подставляя его самого под огонь четырех турельных пулеметов.

С приходом фон Гетца в штаб пятьдесят первого корпуса у Зейдлица появилась самая свежая и достоверная информация о расположении и численности советских войск. Генерал сдержал свое слово. В октябре «Раму» поднимал в небо уже капитан Смолински, в петлицу мундира которого была продета ленточка Железного креста.

Настоящий Курт Смолински безмятежно чинил подъемники в далеком Оре, а Конрад фон Гетц вписывал в его биографию новые героические страницы.

И все равно это было лучше, чем торчать в Стокгольме и заниматься какими-то не совсем понятными интригами!

В конце того же октября Зейдлиц стал ставить перед Конрадом все более сложные задачи. Летать над передним краем войск, ведущих бои за Сталинград, уже само по себе было смертельно опасно, а генерал стал требовать сведения о русских тылах. Особенно о железнодорожных станциях и разъездах. Теперь фон Гетц летал на север от Сталинграда, и наблюдатели фотографировали станции Михайловку и Ольховку. Генерал смотрел фотографии, мрачнел и молчал.

Однажды Зейдлиц вызвал фон Гетца для уточнения деталей.

Оторвав взгляд от последних аэрофотоснимков, он спросил:

— Скажите, господин капитан, что вы наблюдали лично?

Фон Гетц короткое время обдумывал ответ. Генерала не было там, куда он летал сегодня. Он не видел то, что наблюдал Конрад. От его ответа, от того, насколько корректно он его сейчас сформулирует, зависит, возможно, судьба корпуса. Но раз генерал, не доверяя четким фотоснимкам, задает такой вопрос, значит, у него те же сомнения, что и у пилота.

— Я не знаю, как это объяснить, господин генерал. Станции забиты вагонами, но я нигде не обнаружил технику и живую силу противника.

— Да-да, — генерал в задумчивости стал перебирать фотографии. — Ни техники, ни живой силы не обнаружено.

— Однако дороги, ведущие к линии фронта, сильно разбиты. Это видно даже с высоты. Очевидно, что русские проводят по ним переброску крупных войсковых соединений.

— Проводят, — все так же в задумчивости, сам для себя подтвердил генерал. — Разгружают ночью на станциях, подводят по шоссейным и грунтовым дорогам ближе к фронту, располагают и маскируют. Они не успевают убрать с путей составы, потому что разгрузка заканчивается только под утро. Вот снимки станции Ольховка за сегодня, вчера и позавчерашний день. Конфигурация стоящих на ней составов различна. Каждую ночь на станцию приходят новые составы со свежими частями и не бывшей в боях техникой. Очевидно, русские сосредотачивают на этом участке фронта крупные силы для нанесения контрудара. Это будет катастрофа для всех нас. Наши войска измотаны летним наступлением. Мы не сможем сдержать натиск свежих русских дивизий.

Конрад не знал, что ему говорить. Чего от него ждал генерал?

— Грядет катастрофа, капитан, — Зейдлиц сказал это спокойно, как синоптик излагает прогноз погоды. — Грядет катастрофа. Еще месяц назад надо было отводить войска, спрямлять линию фронта и закрепляться на зиму. Еще месяц назад не поздно было выправить положение. Русские с присущим им фанатизмом колотились бы об наши оборонительные рубежи, оставляя сотни тысяч убитых, как они умеют, но фюрер требует от нас продолжать наступление! Его некуда уже больше продолжать, а скоро станет некем и нечем наступать. Вот что, господин капитан, возьмите у Лейбница пакет и доставьте его в станицу Голубинскую. Отдать его вы имеете право лично генералу Паулюсу либо начальнику штаба армии. Это наш последний шанс на спасение. Если Паулюс не сумеет утвердить в ставке фюрера план отвода наших войск, то нам всем крышка. Выполняйте.

Генерал оказался прав.

К вечеру двадцатого ноября в Песковатку, где располагался штаб корпуса, стали стягиваться офицеры и солдаты разбитых частей. Они выглядели отрешенными, не понимающими, на каком свете находятся — все еще на этом или уже на том. К войне они были не годны. Они даже не могли есть, тем более — доложить обстановку. В штабных землянках началась тихая паника и бестолковая суета.

Зейдлиц дважды поднимал Конрада в воздух, и дважды фон Гетц докладывал генералу одно и то же:

— Из района Серафимовича и станицы Клетской густой лавой, как муравьи в лесу, в юго-восточном направлении идут колонны пехоты и танков противника. Точное количество установить не удалось. Визуально — до трех армий.

21 ноября кольцо окружения было замкнуто. Зейдлиц отправил Паулюсу радиограмму, в которой уведомлял командующего, что его корпус будет пробиваться с боями на запад, пока не поздно. Тут же генерал созвал весь свой штаб и объявил приказ о прорыве. По его замыслу, корпус должен сыграть роль тарана, который выведет за собой из капкана всю Шестую армию. Для большей мобильности он приказал бросить и сжечь все липшее, и сам подал пример, бросив в костер даже свои личные вещи. Штабные сразу же воодушевились и помчались отдавать распоряжения и жечь документы. Корпус едва успел сосредоточиться для прорыва на запад, как Паулюс передал приказ ставки. Пятьдесят первому корпусу надлежало отходить на восток и закрепиться в Сталинграде.

Сложность отхода с северной части Сталинграда заключалась в первую очередь в том, что армейские тылы стали теперь передним краем. Писари, медики, интенданты — какие они солдаты? Сражаться с перевернутым фронтом — дело трудное. Это верный признак скорого и неминуемого разгрома. Как бы то ни было, корпус выполнил приказ и занял оборону. Моральный дух в штабе корпуса и в частях был на удивление высок! Никто не сомневался в том, что «фюрер нам поможет». По умам людей гуляла неизвестно кем пущенная мысль, что окружение Шестой армии — это часть некоего стратегического замысла ставки и что скоро вся Красная Армия на южном крыле Восточного фронта будет истреблена или взята в плен. Но дух духом, а неплохо было бы получить и нечто материальное, к примеру, боеприпасы, продовольствие, горючее, медикаменты.