Михаил Щукин - Лихие гости

— Вари уху, Митрофановна. Проголодались мы, весь день в дороге.

Понятливая старуха, успев разглядеть острыми глазками, что товарищ у Данилы — не в крапиве найденный, а человек состоятельный, мигом затопила печку, и скоро в большом чугуне у нее кипела уха, на столе появились соленья и варенья, поднятые из подполья, запыхтел самовар. Захар Евграфович только посмеивался, наблюдая за проворной старушкой. Митрофановна между тем, хозяйничая, осторожно пыталась вызнать: какая причина привела к ней гостей, по какой надобности Данила со своим товарищем в деревню пожаловали? Но Данила, как обычно, отмалчивался, а Захар Евграфович, делая вид, что ничего не понимает, продолжал посмеиваться.

Так Митрофановна, в великом расстройстве, и осталась в неведении.

А гости, лихо справившись с поздним ужином, сразу же повалились спать.

Утром поднялись поздно, при солнышке. Захар Евграфович сразу же заторопил Данилу:

— Поехали, поехали…

— Куда? — сладко зевая, спросил Данила.

— Да здесь, недалеко… — и Захар Евграфович неопределенно мотнул головой.

Лошадь велел запрячь в те сани, на которых стоял короб с рыбой.

Выехали из ворот. Митрофановна, не утерпев, выскочила на крыльцо — до зарезу требовалось ей знать: куда они направятся?

— Покажи, где твой тесть живет, хоть знать буду… — Захар Евграфович не успел договорить, а Данила, натянув вожжи, остановил коня и обернулся: это еще зачем?!

— Да просто глянуть хочу, в каких хоромах он проживает. Ты не бойся, Данила, если драться кинется — мы вдвоем отобьемся!

— Кто сказал, что я боюсь! Напугался! Было бы кого бояться! — Данила понужнул коня, и скоро они оказались возле глухого заплота, который отгораживал просторный двор Клочихиных от улицы.

Захар Евграфович легко соскочил с саней, поправил на голове шапку и постучал в калитку. В ответ ему грозным рыком отозвались злые клочихинские кобели. Затем стукнула дверь, по снегу проскрипели тяжелые хозяйские шаги, калитка сердито распахнулась, и вышагнул из нее сам Артемий Семеныч Клочихин. Сурово повел взглядом на незваных гостей и поправил полушубок, накинутый второпях на плечи, как будто примеривался скинуть его наземь одним движением — словно к бою изготавливался. А за спиной у него хрустели уже по снегу скорые шаги — Игнат с Никитой вывалились следом из калитки и встали справа и слева от тяти. Эти даже на плечи ничего не накинули — в рубахах выскочили. Данила, исподлобья глядя на Клочихиных, запоздало жалел, что ружья и винтовка остались в углу избы Митрофановны.

Один только Захар Евграфович ничему не удивлялся, не настораживался, а излучал благодушие. Сдернул с головы шапку, поклонился:

— Доброго тебе здоровья, хозяин!

Артемий Семеныч угрюмо молчал, прищурившись и притушив синий взгляд. Даже головой не кивнул. Сыновья его, переступив с ноги на ногу, чуть выдвинулись вперед и тоже набычились. Захар Евграфович шапку в руке держал, не надевая ее, и продолжал улыбаться:

— Должок за мной имеется, уважаемый хозяин. Когда ты у меня в гостях был, не отблагодарил тебя. Луканин я, Захар Евграфович. За француженку, которую доставил, — спасибо большущее. А что недоразумение случилось — извиняй великодушно. Вот и Данила жалеет, что так случилось. Прими от нас в подарок, хозяин, стерлядку свежую и денежек немножко, — он полез в карман, но деньги вытащить не успел.

Артемий Семеныч, головы не поворачивая и продолжая вприщур смотреть на гостей, скомандовал:

— Никита, отвяжи Лохматого с Карнаухим, да и отпусти, коли эти благодетели восвояси не уберутся.

Два кобеля, вставая на дыбки, мигом появились в проеме калитки; рвали короткие цепи из рук Никиты и заходились в злобном рыке, оскаливая крепкие, желтоватые клыки. В любой момент мог их спустить Никита, и порвали бы они гостей, как две тряпицы. Справиться с такими зверями — дело почти немыслимое. Конь и тот шарахнулся в оглоблях.

— Жаль, хозяин, жаль, а я надеялся, что подружимся. Ну, прощай! — Захар Евграфович улыбнулся еще напоследок и заскочил на задки саней.

Данила тронул коня, и они поехали. Вслед им злобно рычали, срываясь на хрип, Лохматый и Карнаухий.

Вернулись к Митрофановне, сели завтракать. Захар Евграфович, продолжая посмеиваться, покачивал головой и приговаривал:

— Да, крепкий мужик, можно сказать, кремневый. Ты не обижайся, Данила, я как лучше хотел. Ну да ладно. — Он посерьезнел и добавил: — Подожди, дай срок, сам к тебе с дружбой набиваться станет…

После завтрака, щедро расплатившись с Митрофановной за постой, Захар Евграфович торопливо засобирался в обратный путь.

— А рыбу-то куда? С собой повезем? — спросил Данила.

— Да свали ее здесь, в ограде, пусть старуха пользуется, как раз до Пасхи хватит, — рассеянно ответил Захар Евграфович, снова о чем-то задумавшись.

Когда уже отъехали от Успенки, он остановил коня, перебрался в сани к Даниле и сообщил, как о деле решенном:

— Будем, Данила, постоялый двор здесь ставить. Ты будешь ставить. А как и что делать — я тебя научу.

«Вот, оказывается, о чем он думал все эти дни и для чего в карту заглядывал», — решил Данила. Он и предположить не мог, что голову ломал в эти дни Захар Евграфович, забыв о заячьей охоте, совсем над иной задумкой, ради которой и затевал строительство постоялого двора.

Зима перевалила на вторую свою половину и снега навалила, не скупясь, обильно — под его тяжестью ветки на соснах обламывались. Артемий Семеныч вместе с сыновьями, Игнатом и Никитой, только кряхтели, вытаскивая на длинных постромках тяжелые волокуши к санной дороге. На волокушах лежала разделанная медвежья туша. Свежее, недавно распластанное мясо парило. Медведь, которого они подняли сегодня из берлоги, оказался матерым — пудов на десять — двенадцать, не меньше. Следом за волокушами тянулись в рыхлом снегу глубокие полосы, помеченные кровяными пятнами. От упревших охотников, как и от медвежатины, клубами поднимался пар.

— Все, ребята, стойте, передохнуть надо, — Артемий Семеныч стянул с себя постромку и сел, отдыхиваясь, прямо в снег.

Игнат с Никитой, не присаживаясь, сразу заговорили, вспоминая и заново переживая недавнюю охоту: как поднимали медведя, засовывая длинную жердь в берлогу, как он выскочил со страшным ревом и жердь сломал мгновенным ударом лапы и как не удалось его свалить одним выстрелом, пришлось четыре раза стрелять… Братья размахивали руками, говорили, перебивая друг друга, и поглядывали на волокуши, на которых лежал теперь разрубленный на части, еще недавно грозный и опасный зверь.

Артемий Семеныч отдышался и встал, строго прикрикнул на сыновей:

— Чего разорались, как бабы на лавке! Давайте впрягайтесь, дальше потащим.