Бен Кейн - Дорога в Рим

Доцилоза захрипела, и все разом обернулись.

Фабиола в раскаянии бросилась на колени рядом со служанкой. Доцилоза едва дышала. Девушка, рванув на ней платье, вздрогнула при виде первой же раны — маленькой, с открытыми краями, под левой грудью. Мемор, знаток уязвимых мест тела, бил наверняка: кинжал пронзил легкое и, скорее всего, дошел до сердца. Одной этой смертельной раны было бы достаточно. Рядом виднелись и другие, все тело Доцилозы кровоточило — Фабиола никогда не думала, что в человеке столько крови: платье служанки пропиталось насквозь, на полу расползалась лужа. Широко открытые глаза Доцилозы смотрели в никуда, губы шевелились, как у вытащенной на берег рыбы, она безуспешно пыталась вдохнуть.

— Прости меня! — Фабиола обхватила обеими ладонями окровавленную руку служанки. — Ты была права, мне стоило быть осторожнее. Все из-за меня. — Девушка просительно заглянула в глаза Доцилозы. — Если бы мы не поссорились, ты не вышла бы в коридор на крик Виканы.

По губам служанки сбежала на пол пузырящаяся струйка крови. Фабиола стиснула ее руку, моля об ответе — хоть о каком-то знаке прощения.

Тщетно.

Тело Доцилозы содрогнулось — и замерло.

Фабиола бросилась на пол, чтобы уловить последний вздох, ее слезы мешались с кровью служанки — девушка, объятая горем, этого не замечала. Единственная верная спутница, чья дружба и доброта поддерживали Фабиолу в самые страшные годы, лежала мертвой, и их последняя ссора лишь усиливала чувство вины. Теперь ничего не изменить, время не вернешь. И все же, потянув Мемора за ногу, Доцилоза напоследок спасла Фабиолу, сама уже будучи на пороге смерти.

Обессиленная горем, девушка лежала без движения, не слыша привратников, уговаривавших ее подняться. Йовина, чьи суетливые попытки помочь не улучшили дела, вернулась в приемный зал.

— Могут заглянуть клиенты, — пробормотала она.

Фабиола ничего не слышала, ей хотелось умереть. Пусть разверзнется пол, пусть их вместе с Доцилозой поглотит забвение… Однако сама эта мысль отдавала горечью: верной служанке не место в Гадесе, а вот Фабиола не заслужила ничего другого — сначала из-за нее погиб Секст, теперь безвинная Доцилоза…

Желания Фабиолы остались без ответа. Мелькнула было мысль взрезать себе запястья кинжалом Мемора — смерть придет быстро, боль и страдания навсегда закончатся. Однако в памяти мелькнуло давнее наваждение — и мысль о самоубийстве ушла.

Цель жизни, неотступно маячащая перед Фабиолой, была важнее сиюминутных несчастий.

Вельвинна, мать Фабиолы, никогда толком не рассказывала об изнасиловании и уверенно утверждала лишь одно: насильник был из аристократов. Когда Цезарь пытался изнасиловать Фабиолу, она сочла его слова доказательством того, что на мать напал тоже он. Однако в глубине души девушка понимала, что ее подозрения — не более чем домыслы, возникшие из-за странного сходства Цезаря с Ромулом, с таким же успехом ее отцом мог оказаться любой из доброй тысячи аристократов. При этом Цезарь ничем не отличался от прочих нобилей, которые платили за тело проданной в Лупанарии Фабиолы, старательно не замечая страха и отвращения во взгляде тринадцатилетней девочки. Ненависть к бесчисленным клиентам искала выхода, и Цезарь, попытавшийся надругаться над Фабиолой, стал для нее воплощением вины всех остальных — месть тому, кого она считала своим отцом, стала бы для нее местью всем прочим.

И если теперь покончить с собой, то Цезарь уйдет от расплаты.

Фабиола встала.

Привратники отшатнулись: туника сплошь в алых пятнах, руки по локоть в крови…

— Как будто меня закололи, — пробормотала девушка.

— Ты что, не говори так! — Бенигн торопливо сделал охраняющий жест.

— Накличешь беду еще горше! — поддержал его Веттий, помогая Фабиоле подняться.

— Куда уж горше, — поморщилась она и, изо всех сил пытаясь держать себя в руках, продолжила: — Надо обмыть Доцилозу и обрядить в лучшее платье. Пусть Викана нагреет воды.

Веттий, подхватив под руку дрожащую британку, исчез за дверью. Бенигн указал на тело Мемора:

— А с этим куском дерьма что делать?

— Заверни в старое одеяло, — распорядилась Фабиола. — Дождись, пока уйдут все клиенты, и выбрось в ближайшую клоаку, пусть его сожрут крысы. Завтра сходи к его помощнику: я слышала, он мечтает о повышении — теперь место освободилось. И прихвати кошель потолще, чтоб новый ланиста поскорей забыл старого.

Бенигн, для которого такие поручения были не в новинку, только кивнул.

Вскоре после того, как Мемор вошел в Лупанарий, до Тарквиния донеслись неразборчивые крики, не на шутку его встревожившие. Рослый раб, стоявший на входе, тут же сорвался с места, оставив напарника охранять подступы, и нырнул в дверь с дубинкой наготове. Его долгое отсутствие насторожило гаруспика еще больше, однако, как он ни прислушивался, толстые стены не пропускали ни звука: он так и не понял, связан ли переполох с ланистой. Чутье молчало, и гаруспик старался уверить себя, что Фабиоле вряд ли грозит опасность: если даже клиент начнет скандалить, под горячую руку попадется девка, а не владелица. Полчаса прошли в тишине, и Тарквиний вздохнул свободнее: из Лупанария никого не выкинули — значит, дело кончилось миром. О другом, более мрачном исходе он не думал: на кровопролитие ничто не указывало. Правда, это ничего не значило. Гаруспик вновь вознес молитву Митре. Пусть Фабиола останется невредима!..

Из тьмы проулка показалась молчаливая фигура, и гаруспик вздрогнул от неожиданности. Женщина. Без спутников. В сером одеянии. Брови его удивленно поползли вверх: что здесь делает жрица Орка? Да еще ночью? Пусть владыка подземного царства — не то божество, на служителей которого кто-то осмелится напасть, однако жрица, появившись на ночной улице в одиночку, все же рисковала жизнью.

Не сбавляя шага, она подошла прямиком к главному входу. Внезапное появление жрицы изрядно напугало четверых стражников. Повисло молчание.

— Госпожа… — наконец осторожно произнес один из четверки.

— Я пришла к своей матери.

Тарквиний навострил уши. По его сведениям, в Лупанарии есть только две женщины, годные в матери двадцатипятилетней жрице: Йовина и та служанка, которую он заметил раньше.

Стражник неловко кашлянул.

— К кому?

— К Доцилозе. Служанке Фабиолы.

— Поздновато для визитов, — заметил привратник, оглядываясь на товарищей в поисках поддержки.

Жрица не собиралась отступать.

— Дело не терпит отлагательств. Матери грозит беда.

— Доцилозе? — Стражник тщетно попытался спрятать ухмылку.

— Меня прислал бог, которому я служу, — отчеканила жрица, и стражник, резко посерьезнев, отворил перед ней дверь.