Марк Спектор - «Глухой» фармацевт

Как потом определили, почти одновременно из дома на девятой Слободской вышла Гренадер и направилась по Херсонской улице, затем свернула на Малую Морскую и тоже вышла на Пограничную, но с другого конца. Поравнявшись с ней, «глухой» фармацевт кивнул на человека, сидевшего на скамейке под акациями, и, не останавливаясь, они разошлись. Человек, сидевший на лавочке, поднялся и пошел за Гренадером. Был он высок и строен, а походка тверда и чеканна.

Костя, принявший наблюдение за Гренадером, хорошо видел мужчину, который двинулся за ней. Он показался ему знакомым. Где-то он уже видел это гладко выбритое лицо, с пышными насупленными бровями, выдвинутой нижней челюстью, с горбинкой на носу, но где, Решетняк никак не мог вспомнить.

Пройдя квартал, Гренадер встретила дворника Филю. Она на ходу что-то сказала ему и пошла дальше. Костя спрятался за угол, ведь Филя знал его в лицо. Но дворник завернул на Московскую и отправился в сторону Потемкинской. Горбоносый с насупленными бровями последовал за ним. У дома 33 Филя остановился, вынул кисет, свернул козью ножку, насыпал махорки и закурил, а затем, как ни в чем не бывало, двинулся дальше. Но Горбоносый с военной выправкой не пошел за ним, а, поравнявшись с домом 33, огляделся и юркнул во двор.

Это заметил и Касьяненко, наблюдая из окна дома на противоположной стороне улицы.

— Васька! Дуй к пацанам. Посмотри, что там будет делать этот дядька.

— Есть, — по-боевому ответил Васька и умчался.

Только когда Васьки рядом не стало, Касьяненко дал волю своему языку. Ругался он долго и зло до тех пор, пока в дверях не показался Костя Решетняк. Увидев его, Касьяненко стал стаскивать с себя тельняшку.

— Давай, Костя, твою рубаху, Я сам пойду за ним. Теперь он от меня не уйдет. Знаешь, что эта за контра?

— Вспомнить не могу.

— Это горбоносый подполковник, что ранил тогда Матвея в Ефимовке, да бежал через окно.

— Точно! Действительно он! А я мучался, никак не мог вспомнить!

— Вот именно, — отрезал Касьяненко, с трудом натягивая на себя рубаху Решетняка. — Придет Валя, пусть сидит тут вместо меня, а ты дуй к Горожанину. Скажи, что я пошел за Горбоносым. Дам о себе знать. Беру с собой Ваську.

Только поздно вечером появился Васька на наблюдательном пункте и рассказал Вале, что дядя Касьяненко остался в Большой Коренихе. Из объяснений Васьки стало ясно, что «дядька», за которым они пошли, заночевал там у местного попа. Днем он с одним товарищем ездил в немецкую колонию Зульц, а потом неподалек, в Карлсруэ, — так велел сказать дядя Касьяненко.

«Значит, подполковник, можно сказать, в наших руках, — подумал Горожанин, узнав от Вали о донесении Васьки. — Это хорошо. Нам бы еще полковника Олега и этого красноармейца, что увозил медикаменты. Тогда все будет в ажуре».

— Завтра с утра, товарищ Бойченко, — обратился он к Матвею, — вы возьметесь за Угрюмого. Товарищ Решетняк обеспечит «глухого» фармацевта. А вы, товарищ Троян, отправляйтесь к себе, на Спасскую, и ночуйте дома, да так, чтобы дворник вас видел. Он не должен почувствовать, что мы к чему-то готовимся. Если вы его увидите, скажите, кстати, что ждете Бойченко и Касьяненко, они должны вот-вот явиться.

И Троян пошел. Он поднялся по темной лестнице и услышал шаги по коридору.

— А, это ты, сынок Лекс-с-андр? — послышался пьяный голос дворника Фили. — Молодой комиссар, значит?! Комсомол, значит! А я, раб божий, службу несть должон! Смотрю за порядком, чтобы кто чужой не забрался. Время-то в смуте какой проходит, И опять же, может, вашим комис-с-арам что потребуется. Правда, народ они простой, не капризный. Не то, что их благородия, господа офицеры, а все ж — власть! Хотя и без бога, но уважения к себе требует. А мне все едино, что белые, что красные! Я есть дворник! Вы, молодые, не за свое дело взялись. Рано вам про Ленина и Карла… этого. Сосунки вы еще! Бойтесь кары божьей и людской тоже. Никому пощады не будет!

— Что это тебя развезло, дядя Филя? — спросил Сашка, — напился, да еще вредную агитацию разводишь.

— Выпил малость, да, люди добрые угостили. Первач, во какой! Про власть, не моего ума дело, да! Я только говорю, что люди болтают: постигнет вас всех тяжелая кара, да поздно будет! А где пораненный ваш Матвей? Где матрос? Не видать. Матрос, хоть и комиссар, но человек исправный, из крестьян. Образумится. Истинно говорю, сынок…

— Дядя Филя, иди отоспись, и мне пора.

— Ложись, ложись, сынок. Молодой ты, жаль, конечно, но кары не миновать. А скажи, Лекс-с-андр, придет матрос и эти сосунки? Может, я им потребен буду, тогда позови.

Дворник ушел, продолжая бурчать про кару божью. Сашка отправился к себе и лег на матрац.

«Вот контра, — подумал Троян. — Не скрывает своей ненависти. Конечно, он выпил лишнее, а то бы не болтал. Значит, Филя — человек „глухого“ фармацевта. Специально к нам приставлен… Интересно получается».

Настала самая тревожная ночь весны 1920 года. Меры, принятые ЧК против белого подполья, оказались недостаточными. Из многих сел и городов Николаевщины в губчека поступали сведения о налетах банд, убийствах, грабежах и диверсиях. Между станциями Казанка и Долинская в трех местах было разобрано железнодорожное полотно. Севернее Долинской застряло несколько эшелонов с боеприпасами и продовольствием для южной группы войск Красной Армии. В районе Божедаевки объявилась объединенная банда Завгороднего, Черного Ворона и Грома, которые укрывались в Нерубайском лесу. Банда налетала на сельсоветы, убивала активистов и поджигала хаты незаможников. Еще вечером из Елизаветграда была выслана боевая группа из восьмидесяти коммунистов и батальон ЧК. Завязался ожесточенный бой с бандитами. Он длился до утра. Банда была обескровлена и ушла в леса. Преследовать ее не хватило сил.

В то время, когда Елизаветградские коммунисты и батальон ЧК вели бои с объединенной бандой, в Елизаветград ворвались махновцы. Их было около тысячи. Прежде всего, они бросились к тюрьме, захватили ее и выпустили всех арестованных, в том числе и уголовников. В городе начались повальные грабежи магазинов, складов, квартир. Комендантской роте, отряду курсантов кавалерийской школы и прибывшим на помощь батальону ЧОН со станции Помощней, махновцев удалось выдворить.

Под утро были получены сообщения, что волнения начались и в поселениях немецких колонистов. Однако пока это были лишь разрозненные стихийные вспышки. У врага еще не чувствовалось общего руководства.

В комендатуру губчека пришел Николай, сын дьячка из Большой Коренихи, и стал просить, чтобы его срочно пропустили к Бойченко или Саше Трояну. К нему вышел Троян и заказал пропуск к Горожанину. Николай стал рассказывать, что вечером в дом священника пришли незнакомые люди. Священник вызвал дьякона — отца Николая и велел пригласить к себе еще нескольких мужиков, среди них был и Андрей Дахно. Мать Николая отправилась к попадье, чтобы помочь той на кухне. Народ этот вечерил у священника до полуночи, потом местные разошлись, а один из приезжих с рассветом отправился на пролетке священника в Николаев, а другой — этакий стройный, похожий на барина, подался на повозке одного куркуля по Вознесенскому шляху.