Марк Спектор - «Глухой» фармацевт

Каминский выслушал короткое сообщение Матвея, затем стал рыться в столе. Наконец он нашел клочок серой оберточной бумаги, что-то написал на нем, вынул из наружного кармана гимнастерки завернутую в тряпочку печать, аккуратно ручкой смазал ее чернилами, подышал на печатку и пришлепнул к бумажке.

— Вот тебе, Матвей, ордер на комнату. На Спасской улице, рядом с гостиницей «Лондонская». Найдите дворника, он вам покажет комнату на втором этаже. Он знает, там деникинские офицеры жили. Но… хлопцы, учтите, дворник — сволочь. Сейчас он, конечно, за революцию, однако членом «Союза Михаила Архангела» был. Послушай, Касьяненко, сходи ты с ребятами. Обдурить он их может.

— Кого? Матвея? Его, пожалуй, обдуришь! — усмехнулся Касьяненко. — Впрочем, ладно. Вот только председателю доложу.

Пока шел разговор, Валя Пройда стояла в сторонке и искренне завидовала мальчишкам.

Из соседней комнаты в дежурку стремительно вошел Буров. Крепко сжатые губы делали его лицо строгим. Он быстро цепким взглядом окинул каждого и каждому пожал руку.

— Твои комсомольцы, Матвей?

— Да, вот направление.

— С охотой идете к нам работать? Вечером явиться на совещание. Придут еще товарищи по путевкам горкома партии.

— Мы здесь будем. Вот только насчет комнаты смотаемся. Посмотрим, что там да как — и обратно. Полчаса — не больше, товарищ Буров.

Сказав это, Матвей повернулся к ребятам и заметил, как напряженны стали их лица, а глаза, очевидно, помимо воли уставились на невысокого худощавого человека по фамилии Буров. Бойченко не сразу понял, в чем дело, а потом сообразил: по городу уже расползались обывательские слухи, впрочем, может, и не обывательские, просто — вражеские, что «из самой Москвы в Николаев прибыл самый страшный чекист Буров».

— Идемте, хлопцы, — сказал Матвей, обнимая ребят за плечи, — а то глаза сломаете.

Буров, очевидно, понял, в чем дело, и улыбнулся:

— До встречи, хлопцы! Устраивайтесь! — суровое лицо его мгновенно преобразилось, глаза с искринкой стали чуть хитроватыми, добрыми.

А Валентина все стояла поодаль, по-прежнему обойденная вниманием присутствующих. От обиды она раскраснелась и едва сдерживала слезы. Буров подошел к ней.

— Что, курносая, нахмурилась? Сама виновата, что в сторонке стоишь. У хлопцев локти сильнее? Так ты видом бери. Как фамилия?

— Пройда. Валя Пройда.

— И с такой фамилией позади хлопцев стоять?! — Буров, продолжая улыбаться, легонько хлопнул вконец засмущавшуюся девушку по плечу. — Давно в комсомоле? Печатать умеешь?

Покраснев до того, что в глазах проступили слезы, Валя ответила сбивчиво:

— В комсомоле? Вчера приняли…

И она рассказала, что была сочувствующей, помогала расклеивать листовки, что отец ее недавно умер от тифа, брат служит на финской границе, а мать шьет на дому, больная она.

— Валя, — серьезно спросил Буров, — твоя мама знает, что ты будешь работать у нас?

Посерьезнела, перестала смущаться и Валя, сказала просто:

— Про комсомол мама знает. Про ЧК — кет.

— Вот что. Валя, ты обязательно скажи маме, что будешь работать у нас секретарем. Поняла?

— Да, товарищ Буров.

— Обязательно скажи… Товарищ Каминский, — повернулся Буров к дежурному и распорядился: — Вызови коменданта, пусть выдаст Валентине Михайловне Пройде пшена и подсолнечного масла, что положено на трехдневный паек бойцу.

— Есть! — отчеканил Яша. Буров снова улыбнулся девушке:

— Работа у тебя, так сказать, и умственная и физическая… Да исхудала ты, Валя Пройда. Этак скоро насквозь просвечиваться будешь. Ну и обмундируем тебя. Чего в мешковине щеголять?!

К последнему замечанию Бурова Валя отнеслась довольно равнодушно:

— Сейчас все так ходят. А то еще комсомольцы «барышней» задразнят.

— Ну относительно этого с тобой Валерий Михайлович потолкует, — сказал Буров. — Значит, обо всем договорились?

— Договорились, товарищ Буров… — по-деловому ответила Валя, решив, что необязательно быть мальчишкой, чтобы с тобой разговаривали по-серьезному.

В гостиницу «Лондонская», куда пришли Касьяненко и комсомольцы, все комнаты, кроме одной, оказались занятыми.

Красномордый бородатый верзила-дворник, приведший их смотреть комнату, окал и разводил руками:

— Вот осталась одна комнатенка. Прошу, товарищи комиссары.

«Комнатенка» оказалась просторной, с высоким лепным потолком. Посредине на дорогом узорчатом паркете был прибит большущими гвоздями ржавый лист жести, на котором стояла и пузатая «буржуйка». Жестяная труба от нее тянулась к люстре с хрустальными подвесками. Там ее колено было привязано проволокой к бронзовым украшениям люстры, и труба уходила в форточку, тоже заложенную жестянкой.

Матвей поглядел на «буржуйку», потом на красивую изразцовую печь, выдававшуюся из стены.

— Дров сжигает видимо-невидимо, — пояснил дворник, перехвативший взгляд Бойченко, — может, конечно, вы дровишек достанете…

Возле «буржуйки» валялись обломки резного орехового книжного шкафа, гнутые спинки и подлокотники кресел красного дерева. Рядом с окном у стены приткнулся, накренившись, словно полузатопленный корабль, большой диван без подлокотника и двух ножек. Из сиденья был вырезан порядочный клок кожи. Рядом с печкой, соперничая с ней в белизне, стоял рояль с позолотой.

— А это что за фисгармонь? — опросил Касьяненко, тыкая пальцем по клавишам.

Звук рояля был красивый и сильный.

— Нет, не фисгармония это, товарищ комиссар, — солидно заметил дворник. — Рояля, изволите знать. Фисгармонии в костелах стоят. А роялю мы уберем, не извольте беспокоиться. Она из другой залы дома.

— Стол-то есть какой-никакой? Табурет, койка? — заложив руки за спину и покачиваясь с пяток на носки, поинтересовался Касьяненко.

— Стол? Табуретку? Койку? — дворник оглядел комнату, словно эти вещи могли расползтись по щелям в паркете, и развел руками. — Всю мебель большевики, что понаехали, разобрали. В другие, стало быть, помещения.

— Ладно… — мрачно констатировал Касьяненко. — Можешь идти.

Дворник, подловато улыбаясь, удалился из комнаты задом, точно боялся, что морячок проводит его пинком. Едва красномордый прикрыл дверь, Касьяненко зло сплюнул и выругался:

— Фу ты, сволочь какая! Прямо по роже видать — контра! Чистая контра! — И, чуток отойдя, добавил: — Вот что, камса, я, пожалуй, к вам переберусь. Веселее будет. А то впихнули меня в келью при кирхе, на Глазенаповской. Стены — каменные, пол — каменный, а у меня от сырости еще на службе ревматизм завелся.