Михаил Первухин - Вторая жизнь Наполеона

10 февраля 1821 года, перед вечером, дозорный матрос крикнул с вышки:

— Земля!

Когда сумерки спускались на землю, я видел эту землю уже невооруженным глазом: на юг от нас из лона моря поднимался несколькими вершинами небольшой скалистый остров.

Утром мы находились на расстоянии не более пяти или шести километров от этого острова. В телескоп я видел голые скалы, долину, или, правильнее сказать, ущелье между ними, поросшее лесом, и различал несколько групп построек, большая часть которых казалась мне хижинами примитивной постройки с плоскими террасообразными крышами.

В это время, когда я смотрел на остров, откуда-то из-за мыса вышел стройный бриг с высокими мачтами под английским флагом и направился к нам. Еще издали он принялся сигнализировать. Мы отвечали ему сигналами же. Подойдя на очень близкое расстояние, бриг спустил шлюпку, которая и подошла к нашему борту. Капитан Джонсон встретил поднявшегося по трапу морского офицера.

— Что за судно? — осведомился тот у Джонсона.

— Люгер «Ласточка», — ответил Джонсон.

— Откуда?

— Из Лондона, с заходом в Нью-Йорк.

— Куда?

— На остров Святой Елены!

— Зачем?

— Имею специальный груз.

— Кто получатель?

— Император Наполеон.

Офицер, производивший допрос, казалось, не поверил своим ушам!

— Что такое? Что вы сказали? — переспросил он. — Кому назначен ваш груз?

— Экс-императору Франции, Наполеону, — поправился Джонсон.

— Разве вам не известно, — начал офицер, — что импе… что Наполеон не имеет права получать грузы.

— Без специального разрешения английского правительства — да. Но я имею это специальное разрешение.

— Покажите бумаги!

— Сейчас!

Джонсон спустился в свою каюту, добыл оттуда пачку каких-то бумаг с печатями, которых я ни разу еще не видел, и молча предъявил эти бумаги офицеру. Тот наскоро проглядел бумаги, пожимая плечами и бормоча.

— Ничего не понимаю! — разобрал я. — Груз для Бонапарта… Не подлежит осмотру…

Потом он вернул бумаги Джонсону и сказал:

— Я должен доложить об этом моему командиру, капитану брига «Артемиза», виконту Дугласу.

— Докладывайте! — пожав плечами, ответил Джонсон.

— До его решения ваше судно не должно заходить в гавань. Иначе…

— Иначе вы нас расстреляете? — иронически улыбнувшись, осведомился Джонсон.

Офицер кивнул головой.

Полчаса спустя вторая шлюпка, подошла к «Ласточке», и на борт к нам поднялся другой офицер. Это был молодой еще человек в костюме морского капитана.

Просмотрев предъявленные ему Джонсоном бумаги, он был изумлен не меньше своего предшественника, и, после некоторого раздумья, дал нам разрешение подойти к острову и бросить якоря, но не высаживаться, покуда не получится специальное разрешение его превосходительства, господина губернатора.

— То есть, сэра Хадсона Лоу! — дополнил Мак-Кенна.

Все время, покуда велись эти разговоры, я стоял на палубе, не веря ни своим глазам ни своим ушам.

Так вот куда заплыли мы! К острову Святой Елены, к тюрьме, в которой с 1815 года томится развенчанный император французов. Так вот для кого предназначается наш странный груз — коллекция восковых фигур, изображающих Наполеона.

Для императора Наполеона! Интересно только, на кой черт, — извините за выражение, — бедняге Наполеону могут понадобиться эти куклы? Не впал ли он в детство. Не стал ли он интересоваться игрушками.

Не могу сказать, сколько официальных визитов было сделано властями острова Святой Елены в течение этого дня на борт «Ласточки». К нам приезжали и офицеры, и разные чиновники. Джонсон предъявлял им судовые бумаги. Проглядев документы, эти люди пожимали плечами, переговаривались, потом съезжали на берег, а на смену им приезжали другие.

Были попытки выспросить у матросов, что за груз для императора Наполеона привезен «Ласточкой», — но наши матросы отлично заучили данные им Джонсоном инструкции, и городили такую чушь, что у слушателей, как говорится, уши вяли.

К полудню на борт «Ласточки» пожаловал собственной персоной знаменитый «тюремщик Наполеона», комиссар Хадсон Лоу, высокий тучный старик с каменным лицом и оловянными глазами.

Не обращая внимания на предъявленные ему Джонсоном бумаги, он потребовал, чтобы Джонсон предъявил ему на просмотр все вещи, предназначенные для Наполеона. Джонсон наотрез отказал, заявив, что скорее выбросит груз в море, чем согласится нарушить полученные инструкции. А инструкции гласили: «груз, не распаковывая, сдать Наполеону». Следовательно…

Покричав, Хадсон Лоу перешел к ворчанию. Наворчавшись вдоволь, махнул рукой и сказал:

— Делайте, что хотите. Всегда вот так! Комиссар несет ответственность за все, а другие распоряжаются по своему усмотрению… Затем, обернувшись к Джонсону, он сердито вымолвил:

— Ну, можете свозить ваш проклятый груз на землю. Можете спускать команду, но только не входить в личные сношения с Бонапартом ни в коем случае. То есть, кроме тех случаев, когда это будет необходимо для сдачи ему нашего груза. Поняли?

— Понял! — ответил Джонсон, поворачиваясь спиной к церберу и закладывая руки в карман.

В те дни настоящей пристани на острове Святой Елены еще не было. Роль ее исполнял деревянный помост на сваях. Но там, где стоял этот помост, было слишком мелко, и мало-мальски глубоко сидящие суда не могли подходить к помосту. Обыкновенно, такие суда, останавливались на рейде, в полукилометре от берега и бросали якоря. К их борту подходили барки и принимали груз.

Джонсон отказался воспользоваться помощью береговых барок, и вся выгрузка была произведена собственными средствами: просто, мы спустили две шлюпки, наши матросы вытащили дюжину ящиков, предназначенных Наполеону, и на талях спустили ящики на шлюпки. На берегу дожидались неуклюжие двухколесные телеги с упряжкой из коротконогих волов в пестрой сбруе с украшениями из грубого стекляруса, зеркалец и бубенчиков. Наши матросы с «Ласточки» наблюдали за погрузкой ящиков на тележки, а затем конвоировали экипажи вплоть до Лонгвуда. Командовать этим транспортом доверено было мне.

И, вот, мы добрались до Лонгвуда. По пути, разумеется, наше шествие привлекало общее внимание. Из домов выбегали немногочисленные жители; солдаты 54 пехотного полка, стоявшего на острове гарнизоном, покинули свои казармы и группами стояли на дороге, глазея на нас. Офицеры, как всегда, щеголеватые и высокомерные, прогуливались, как бы случайно, по дороге.

Не один раз из групп, наблюдавших, как мы двигались по пути к Лонгвуду, до нас долетали слова, выражавшие симпатии пленному императору: