Максим Войлошников - Декабрист

Всю ночь подчиненные Шульгина, крестясь, сбрасывали трупы в проруби на Неве.

В горячке столкновения главным инстинктом Петра было выбраться из потерявшей всякую команду толпы солдат. Как только Ломоносов миновал свалку, еще он не остыл, как перед ним встал вопрос дальнейших действий. Он видел, как на льду Александр Бестужев строит солдат для отчаянной попытки штурма Петропавловки и как его люди уходят под лед, разбитый ядрами, а уцелевшие разбегаются. Петр понимал, что схватка проиграна, попытка собрать людей для отпора бесполезна и приведет только к новым потерям. Также он знал, что сейчас начнется беспощадная охота за людьми, которых будут искать повсюду, неотступно и упорно, тем более что продолжает существовать угроза со стороны армейских частей, принявших сторону Константина. Надо было скрыться. Однако пробираться за город в крестьянском платье, пожалуй, было делом столь же бесперспективным, что и скрываться в квартирах своих новых знакомых, куда наверняка вскоре направятся наряды жандармов и полиции.

Однако первым делом следовало убраться с улицы. Он с некоторым сожалением воткнул в снег так хорошо ему послуживший кирасирский палаш, однако от пистолетов избавляться не спешил. Проверив свою одежду и убедившись, что внешне она почти не пострадала, разве что помялась, Петр принял спокойный вид и направился в сторону площади Большого театра на Мойке. Там, в районе театра, проживал известный не только ему, но и всему Петербургу драматический актер Василий Каратыгин. Ему удалось без помех добраться до трехэтажного дома, в котором квартировал Каратыгин. Он знал, что дворники доносят в полицию, поэтому с облегчением увидел, что здешний Аргус отлучился. Не теряя времени, он поднялся черным ходом на третий этаж и постучал в дверь каратыгинской квартиры. Трудно сказать, чтобы он предпринял, не окажись хозяина дома, но дверь открылась и прозвучал знаменитый каратыгинский бас:

— Входите!

Петр быстро вошел, сразу заперев за собой дверь. Каратыгин был дома, в халате. Перед Ломоносовым предстал высокий и статный молодой красавец — недаром он был любимцем столичной публики, — он был такого же роста, как Петр. В театре ему доставались роли Петра Великого, Михайлы Ломоносова и других великанов. За рост и пластичное перевоплощение его впоследствии весьма ценил император Николай.

— День добрый, Василий Андреевич! — поздоровался Ломоносов. — Вы один?

— Да. Но кто вы, сударь? Зачем вы ко мне пришли? — удивился актер.

— Пять лет назад я был среди тех, кто аплодировал вашему блистательному дебюту на театральной сцене…

Актер был польщен, но являлся человеком неглупым и понимал, что посетили его не с тем, чтобы расточать похвалы.

— Но в настоящее время какая вам нужда во мне?

— В данном случае я нуждаюсь не в вашем актерском даре, но в искусстве гримера. Мне надо скрыться от глаз полиции за чужой личиной. Одна моя надежда на вас.

— А ежели я скажу «нет»? — Каратыгин откуда-то из-за спины добыл увесистую дубинку, орудие весьма суровое в этакой ручище.

— В настоящее время я являюсь государственным преступником и такой ответ не приму. — Петр достал из-под полы пистолет. — К тому же речь не обо мне одном — мои друзья в беде, и им может потребоваться моя помощь. Поэтому я не собираюсь пока оставлять пределы губернии. Ради чего мне и необходимо изменить внешность.

— Вы правы, — заметил актер, откладывая дубинку в сторону. — Проходите. Что произошло?

— Сцепились два цесаревича, один из которых — тот, что в Петербурге, — имеет менее прав на престол, но выиграл, благодаря дьявольскому ходу — взорвав Исаакий, возле которого стояла часть наших войск.

Каратыгин, казалось, еще колеблется.

— Так вот что это взорвалось! Но что, если станет известно мое участие в вашем деле?

— Кто, кроме вас и меня, об этом узнает? Меня никто не видел: дворника, по счастью, не было. А я даю слово дворянина, что не скажу. Кстати, надеюсь, и вы меня полиции не выдадите? Ведь моим друзьям не составит труда найти вас впоследствии.

— Хорошо, — наконец согласился актер, в котором, как во всяком простом русском человеке, было сочувствие к людям, преследуемым властями.

Он усадил Ломоносова на табурет и принялся за работу. Гримировка заняла два часа. Наконец Каратыгин, отступив в сторону, предложил полюбоваться результатом в трюмо.

Из глубины зеркала на Ломоносова глядело чужое лицо. Оно было украшено крестообразным шрамом на левой щеке, покрыто какими-то бугорками, одно ухо криво, нос украшен красными жилками, выдающими пьяницу. Волосы стрижены неровно, подбородок украшала десятидневная щетина.

Словом, являлся образец то ли купчика третьей гильдии, то ли мастера с верфи — словом, свободного россиянина без всяких сословных преимуществ.

— Однако! — промолвил потрясенный результатом Петр. — Всякое умение должно быть оплачено. Не могли бы вы дать мне урок такого мастерства? Я согласен вам его оплатить, — и он положил два четвертных банковских билета на трюмо.

— Охотно. — Каратыгин, как человек простого происхождения, в юности весьма нуждавшийся, был к деньгам неравнодушен.

Занятие продолжалось еще час. Потом гость заплатил актеру еще за нашедшийся в чулане мещанский полушубок, чекмень, партикулярные портки и теплые коты и поменял одежду. Голову преображенного Ломоносова украсила плоская шляпа. Снятые вещи были уложены в дрянной чемоданишко. На минуту Ломоносов попросил перо и бумагу и составил короткое письмо. Затем Петр распрощался с гостеприимным хозяином и спустился вниз по скрипучей лестнице. Тут возникло небольшое затруднение — открыв дверь, он увидел спину дворника, стоящего у ворот, точно цербер. Выход был найден быстро. Из кармана появилась фляжка с водкой, которая была щедро разбрызгана по платью и физиономии для создания соответствующего амбре.

— Ах-х! И хор-роший же человечище тв-вой хоз-яин! — Дышащая водкой громада надвинулась на невысокого дворника и облапила его. — С утрева мы с им угошшались, и ен мне раб-боту д-дает в киятре! Ну! — Затем качающаяся фигура продвинулась дальше, исчезая за углом. Поскольку пьяная болезнь актеров широко известна, никаких сомнений у дворника эта история не вызвала.

Теперь Петр шел в сторону Фонтанки, стараясь миновать улицы до темноты. Наконец, он остановился перед домом, принадлежавшим президенту Академии художеств, сенатору, государственному секретарю Алексею Оленину. Он подозвал привратника и, дав ему полтину, попросил:

— Передай барыне письмо, милай челавек!

— Ты кто таков будешь? — сурово спросил хранитель священных врат, чей лик украшали пышные бакенбарды.