Александр Крашенинников - Слуга злодея

Он опять предался неким сложным размышлениям и только валенком притопывал вослед своим летучим мыслям. Наконец крепко и с удовольствием хлопнул одной рукавицей по другой, подошел к своему железному товарищу и вывел его со двора.

Не без сожаления оставив единственный предмет своего достатка на базарной площади, он направился в трактир.

«Прости, друг мой, даст бог, не успеют разобрать тебя на игрушки», — вошед в теплый, пахнущий навозом туман трактира, подумал он и потребовал водки.

— Скажи, любезный, знаешь ли ты исправника Котова? — спросил он, когда трактирщик поставил перед ним шкалик.

Исправник Котов был идейный брат белобородовского воина Рафаила, но пошел еще дальше: он полагал деньги шпионами дьявола. Хитромудрый вор засылает мышей в амбар, дабы проверить, нет ли чего съестного. Выйдут мыши обратно — ничего приятного и полезного там нет. Останутся — надо грабить. Так и дьявол запустил к людям деньги, к коим те прилепились, яко мухи к меду. Сатана же таскает дух бессребреничества мешками да сбрасывает в пропасть.

Котов происходил из семьи священника, в коей о рублях и копейках говорить не было обычая. И случилось так, что самая сладкая мечта Котова стала не иметь ни гроша и жить вовсе без денег.

Но деньги требовали везде. Надо тебе веревочку для нижних штанов — иди в лавку и греми медными копейками. Хочешь кляузу на соседа составить — никто тебе даже бумажную затычку не подарит, дабы ты ее развернул да на ней написал. Нищий на паперти и тот просит пятак. Только на огород по нужде еще можно было ходить без денег.

Но не может же умный человек да с такими чистыми помышлениями о деньгах, всю жизнь только и делать, что засорять огород последствиями своего организма!

Однако по истечении лет Котов сладил с тревогами. Нелицемерному своему другу и родственнику он обещал сто рублей ассигнацией за чин сержанта караульной службы. Чин ему был дан, а от обещаний он отступился. От сего злоухищрения родственник заболел и умер, деньги спрашивать стало некому, и Котов вышел из этого дела чист, яко слеза ангела.

Годами позже произведенный сим же бессребреническим путем в исправники Красноуфимского уезда он последовал своей философии уже с небывалой строгостью.

Он месяцы проводил в разъездах, сберегая от износа домашнюю утварь и постелю, ходил везде в мундире, даже в баню, дабы не тратиться на одежду, пропитание добывал не с помощью денег, а с помощью оплеух провинившимся солдатам — ежели дать солдату оплеуху, он тотчас принесет от какого-нибудь крестьянина и курицу, и сметану, и пироги и никакой платы не попросит.

Его мундир от банного щелока разъехался и стал требовать починки — он из человеколюбия приказал отдать его последнему бедняку уезда ачитцу Полузайцу и стал ходить в батюшкином полукафтанье тех времен, когда тот еще был семинаристом. Полузаяц обменял мундир на ведро браги. Выглотив сие ведро, он украл мундир у покупателя и за полуштоф водки отдал в другом месте, а там и в третьем. Так мундир гулял по уезду месяц, покуда Котов не забрал его обратно и не приспособил вместо домашнего халата. Философия полного бессребренничества осталась непоколебимой — никто и от мундира не получил никакой прибыли.

Голову Котову убирал теперь конюх и сделал его похожим на мерина в буклях. Супруги же у него никогда не имелось, поелику женщина, коя не спрашивала денег, была в сих местах только одна — сибирская каменная баба.

Котов был человек не только большого чина, но и большой святости. Некоторое время спустя он свел дружбу с масонами, которые к той поре приобрели в России большой, хотя тайный, вес. Это укрепило в нем дух бессребренничества до небывалой твердости.

Ныне он направлялся на крестины племянника в губернский город Пермь. Дорога в Пермь стоила две копейки за версту. Но платить хотя бы две копейки за версту было никак невозможно. Котов нашел выход гениальный: надо было поймать какого-нибудь злодея и доставить его в Пермь. Конечно, за казенный счет.

Но злодеев Котову нынче не попадалось.

Да еще лошади на Ачитском почтовом дворе оказались в разгоне. Котов ходил по избе неугомонный, как медведь-шатун. С досады он плюнул в кадку почтового комиссара и велел наносить туда воды снова.

В сию минуту Вертухин на другой раз взошел в избу.

— Позвольте, милостивый государь, узнать, в чем вы имеете такую нужду, что плюете в кадку? — обратился он к Котову.

— Да ты кто таков? — сказал Котов и раздул ноздри. — Небось, купец — набрать в одном дворе осиновой коры и продать в другом?

— Я дворянин, милостивый государь. Борис, сын Живоедов. Я дворянин и не могу разуметь людишек, кои ради денег на земле обретаются. В одном большом селе видел я театральное позорище, представленное тамошними актерами. Алчный господин сих актеров выторговал у селян тысячу рублей за погляд. Неслыханное дело!

Суровое лицо Котова размягчилось.

— Садись на лавку, — предложил он.

Они устроились друг подле друга.

— Великая нужда у меня есть в злоумышленнике, — поделился своими терзаниями Котов.

— Да ведь лиходеев множество в сих местах! — воскликнул Вертухин. — В Билимбаевском заводе злодей самым хитроумным способом убил до смерти поручика Минеева. Лучшего преступника вам, милостивый государь, не сыскать!

— Сей случай знаю! — с досадой сказал Котов. — Помогал екатеринбургскому исправнику Несмышляеву дознание вести.

— И что?! — вскинулся Вертухин.

— Днями после в Гробовской крепости сей же злодей проломил голову некоему Вертухину, который представлялся капитаном особливой императорской службы, а на самом деле турецкий лазутчик.

Вертухин почувствовал, что стало жарко и лицу, и сердцу, и ягодицам. Благодаря придуманной кем-то ловкой сказке он оказался турецким посланцем. Ежели исправники двух уездов его в турки записали, теперь хоть по сто раз на дню крестись — все едино бусурманин будешь.

— Да жив ли остался этот лживый капитан?

— Сказывают, жив и бежал.

— А убивец?

— И он бежал, — Котов повертелся на лавке, приходя в прежнее нетерпение. — В том-то и печаль. Злоумышленник мне надобен теперь же, сию минуту!

Вертухин задумался, приходя в себя.

— Любой?

— Любой!

— Так бы, милостивый государь, вы и говорили, — Вертухин разыграл обиду столь искусно, что самому стало совестно. — Да ведь вам никто не поможет, кроме меня! Ныне на моих глазах в Ачитской крепости совершено злодейство…

Котов привскочил со своего места.

— Сказывай, не тяни за душу!

Вертухин встал и, торжественный, как весенний ледоход, прошел по избе в другой угол, а потом и обратно.