Александр Крашенинников - Слуга злодея

Пугачев взошел на крыльцо и крикнул:

— Коровка, запирай ворота!

Белобородов вылил себе на голову ковшик воды, чтобы из глаз не переставало течь.

Запорожский казак Коровка в шароварах, куда поместилось бы пятеро Пугачевых, с треском захлопнул ворота двора, так что закачался намертво врытый столб.

Другой казак уже распахивал двери избы, неся в одной руке шаньгу со сметаной, огромную, как колодезная крышка, а в другой царское питие — суповую чашу с пуншем.

— Так-то! — сказал Пугачев, принимая чашу и поднося ко рту.

Его тяжелый мужицкий кадык заволновался, ползая от подбородка к груди и обратно. Широкая лазоревая лента на его груди пошла скарлатиной — и ей досталось пунша.

Белобородов, стоя сбоку и сзади, плюнул под ноги от такого расточительства.

— Теперь приступим к делам государственным, — выхлебав чашу, сказал Пугачев и повернулся к дверям в избу.

В избе тоже прошел татарин: лежали кто, свесив голову в подпол, кто, держа в руках загнетку, будто верный щит, кто, забившись в угол меж стеной и печкой, куда и веник не входит.

— Где хозяин избы? — только и спросил Пугачев, войдя.

— Струсил и бежал, — ответил Белобородов. — Живет в бане. Каждый день предлагаем вернуться.

На столе были разлиты пахучие озера, объедки напоминали Уральские горы.

Мухи, ошалев от предложенного им пиршества, роились, как пчелы.

В ушах стоял звон, от вони дышать было трудно, как на высокогорье.

Коровка кинулся очищать стол.

— Докладывай дислокацию, — приказал Пугачев Белобородову.

Доклад был короток, как ругательство. В Ачитской крепости отрезают уши, Михельсон давит с востока, Турция вместо денег шлет приветы.

— Деньги должен был доставить посыльный по фамилии Минеев, — сказал Пугачев. — Где он?

Белобородов вспомнил про обоз екатеринбургских рублей и протрезвел так, что схватил полотенце вытереть глаза. От обоза остался один рубль, да и про тот не было известно, где он находится.

— Приведи этого… Вертухина! — крикнул он своему присному любимцу яицкому казаку Двоякому.

Вертухин вошел, когда допивали второй жбан пива, сваренного Двояким позавчера и припрятанного. От хмельного духа войско, лежащее на полу, опять начинало шевелиться.

По знаку его высочества Вертухин подступил к столу. Он был одет форменным тузом: французский кафтан, шелковые чулки. И пахло от него не пивом, а прихваченными в покоях светлейшего князя Григория Потемкина благовониями.

Как никак все-таки аудиенция у его высочества, воскресшего после двенадцати лет загробной жизни.

Вновь обретенный царь Вертухину не понравился. Прежний, сказывали, без устали играл на скрипице, а то прыгал на одной ноге, словно кузнечик, и согнутою коленкою толкал своих генералов под зад столько раз, сколько бывало на них орденов.

Не то был этот царь. Ему бы дрова рубить — крепкорук, силен и размашист. А уж бородой он не далее как вчера дымоход прочищал — черная она была, как непогода. Не паркетный житель, в цари не годится.

— Скажи, досточтимый, — обратился к Вертухину Белобородов, — откуда у слуги твоего Кузьмы появился обоз денег?

— Какой еще обоз? — в свою очередь спросил великий душезнатец, еще вчера все разведавший. — Разве деньги могут возить обозами? Нельзя ли посмотреть на это диво.

Белобородов понял, что протрезвел не окончательно.

В наступившей тишине только мухи злобно и со страшным звоном ныряли в опустевшие ковши.

— Я могу показать такую деньгу! — крикнул вдруг Двоякий.

Тут и Белобородов вспомнил, что оставшаяся от обоза деньга лежит где-то в огороде.

Пугачев поднялся, от гнева черный, как его угольная борода.

Всей толпою повалили в огород.

В огороде Чирьева произрастал Батум. В зарослях подсолнечника, будто в бамбуковой роще, прятались кабаны, под лопухами размером с печную заслонку толпами бегали куропатки, а двухаршинная крапива дрожала под натиском земляных червей, огромных, как змеи.

Пугачевцы заблудились с первых шагов. Вскорости в реке, текущей пониже огорода, кто-то начал с треском бить рукой по воде и кричать о помощи.

— Да нам вот сюда надобно! — крикнул Двоякий и показал рукою в проход к отхожему месту.

— Неужто деньги у вас хранятся в говне?! — грозно воскликнул Пугачев.

И опять стало тихо, как перед ураганом.

— Там только образец! — нашелся Белобородов.

Но оказалось, что рубль до говна не дотащили. Он подпирал дверь отхожего места.

Он был красив, как древнегреческая скульптура. Его матовые бока светились достоинством и благородством, а чеканка была исполнена такой скромностью и благонравием, что никто не решился бы ее пощупать.

И как же такое произведение искусства могло подпирать дверь нужника?! А так и могло, что дверь была сорвана с петель, а подпереть ее больше было нечем.

Пугачев наклонился потрогать сие сокровище и не устоял перед искушением, чтобы его приподнять. Уставшего от дороги и лобызаний с ковшиком пива его повело, и он выдавил головою дверь вовнутрь.

И лежать бы ему в терпкой и запашистой каше, если бы не Вертухин. Каким же образом он успел опередить и дверь и Пугачева?! Но ежели захочешь остаться с головою, а не без нее, то опередишь и молнию. Вертухин упал на края вонючей ямы, а уже сверху на него легло почти бездыханное от страха тело царя.

Царь остался невредим, замарал только рукав кафтана.

А рубль утонул. Он оказался излишне проворен.

Едва Вертухин успел спасти Пугачева, на улице грянул хор Тузиков, Чернушек и Шариков, будто в деревню забрел бегемот.

Неужто капитан Попов с командою, а то и сам генерал Деколонг?

Пугачевский отряд похватал сабли и ружья.

В конце деревни показалась карета, на вершок покрытая коркою грязи. Впереди на низенькой башкирской лошадке ехал Кузьма, все в тех же чикчерах, от которых, вправду сказать, остались одни суконные заплатки. Лошадка была косоглазой и все норовила свернуть в первый же переулок.

Вертухин выскочил на улицу и побежал навстречу, спотыкаясь и взмахивая руками в героической попытке взлететь.

Айгуль из окна кареты уже простирала к нему свои шелковые руки.

Она была нежна и прекрасна, как цветок уральской розы — шиповника. Лепестки сего украшения северной природы не славны ни надменностью южной красавицы, ни ее деревянной твердостью. Они хрупки и трепетны — их и дуновение ветра срывает. Такова была возлюбленная Вертухина.

И поелику он прилепился к ней всем сердцем, то пробежал мимо Кузьмы, даже не взглянув на него. Хотелось ему первым делом проверить, в целости ли она и сохранности.

Кузьма бросил поводья и хотел сказать бранное слово, да смолчал в глубоком раздумье. Лошадка его тем временем ушла за дома и безумно бродила в лопухах, не умея найти другой травы.