Мишель Зевако - Кровное дело шевалье

— А что вы хотите, монсеньор! И нищие имеют право на изыски в одежде!

Заявив это, Пардальян-старший осушил бокал сомюрского и облизнул жесткие усы.

Монморанси, положив подбородок на руку, не сводил пристального взгляда со старого забияки:

— Что вы делали, удрав от меня?

— Что делал? Да просто жил, монсеньор.

— Вот как? И где же?

— На всех французских дорогах — то тут, то там, под солнцем и звездами. Впрочем, два года я провел в Париже.

— В Париже? Правда? И что же вас заставило уехать из столицы?

— Что заставило? — светлые глаза Пардальяна весело заблестели. — Ладно, открою вам этот секрет, монсеньор… Жил я себе тихо-мирно в Париже на симпатичном постоялом дворе. Был всем доволен и уже начал превращаться в почтенного буржуа — и вдруг в прошлом году, одним октябрьским вечером…

Маршал побледнел.

— …одним октябрьским вечером заметил я на улице старого знакомца. А встречаться мне с ним, признаюсь, совсем не хотелось… Поверите ли: этот человек мечтал сделать меня счастливым, даже не интересуясь моим собственным мнением на сей счет… Ну я и решил: «Пора уносить из города ноги, иначе этот господин меня обязательно где-нибудь увидит! И тогда придет конец моей скромной беззаботной бедности… Он обрушит на меня деньги, роскошь, почести… Я должен буду отказываться, спорить и все такое…» В общем, я втихую сбежал — меня снова манили путешествия, приключения, неведомые дали…

— Но в те дни я тоже был в столице, — сказал Анри.

— Да что вы?! Удивительное совпадение!

— Да, я был тогда в Париже, — кивнул маршал, — и угодил там в переделку. Однажды ночью на меня налетела шайка разбойников; скорее всего, они бы меня убили, но мне пришел на помощь какой-то дворянин, и я отдал ему потом своего лучшего скакуна — Галаора.

«Чтоб этому дворянину пусто было!» — промелькнуло в голове у Пардальяна-старшего.

Несколько минут давние знакомые сидели в молчании. Маршал, видимо, что-то обдумывал.

Но наконец он затронул волнующую их обоих тему:

— Милый мой господин де Пардальян, а вы обратили внимание: мы расстались с вами шестнадцать лет назад, теперь вот встретились, уже два часа ведем приятную беседу — и я даже не упоминаю о вашем предательстве?

«Ну вот! Начали!» — отметил про себя Пардальян.

Вслух же он спросил:

— О каком предательстве вы толкуете?

Анри де Монморанси выдержал зловещую паузу.

— А-а! Так вот вы о чем! — вскричал ветеран с таким видом, будто лишь секунду назад сообразил, что имеет в виду маршал. — Вы, наверное, говорите о том грязном оборванном бродяге, который подстрелил в ваших угодьях лань? Вы тогда велели вздернуть его на толстом суку… В вашем лесу росло одно такое дерево с исключительно крепкими сучьями… Что ж, правды не скроешь: лишь только вы уехали, я сразу вынул этого негодяя из петли. Подлая скотина — тут же унесся прочь и даже не поблагодарил меня. Это мне урок! Больше я не совершу такой глупости. Вы уж меня извините, монсеньор!

— Я ничего не знал об этом вашем героическом поступке, господин де Пардальян, — поднял бровь Монморанси. — Нет, я говорю о другом…

— О другом?.. Что-то я вас не понимаю… Хотя, конечно, эту историю предательством не назовешь… Ведь вам было все равно: одним повешенным больше, одним меньше. Ах да, теперь вспомнил! Как-то ночью вы, монсеньор, в сопровождении нескольких хороших друзей явились в деревню и вломились в одну бедную хижину. Очень вам хотелось вытащить оттуда новобрачную, ее как раз в тот день и обвенчали. Вот вы и бросили жребий, кому из ваших друзей она достанется; потом вы, естественно, намеревались вернуть ее мужу… Но хижина оказалась пуста — птичка упорхнула! Ах, монсеньор, я краснею, краснею от стыда, ведь это я предупредил молодых супругов о вашем визите…

— Про птичку я уже давно забыл, — бросил Данвиль.

— Так в чем же дело, монсеньор? Я кончил обедать, позвольте мне взять мою шпагу. Когда у меня на поясе нет клинка, пища как-то плохо переваривается. Привычка старого рубаки…

Пардальян вскочил, схватил шпагу и с удовольствием прицепил ее к поясу.

Данвиль ухмыльнулся, на лице его появилось выражение злой иронии.

— А вы пораскиньте мозгами… Может, что и вспомните…

— Верно, — спокойно сказал Пардальян-старший. — Вспомнил. То деликатное дело в деревне Маржанси… после которого мне пришлось оставить замок…

— Вам пришлось оставить замок, потому что иначе я бы вас повесил!

— Повесили? Не лукавьте, монсеньор! Вы бы меня разорвали на куски и содрали бы с каждого кусочка кожу! Да если бы я считал, что меня ждет лишь веревка, разве отправился бы я в столь дальний путь?

А что касается этой истории, монсеньор, не спорю: я ослушался вас и отдал младенца матери. Ничего не поделаешь! Я видел отчаяние несчастной женщины, слышал обращенные к вам мольбы… Сердце не камень… Я и вообразить себе не мог, какие слова способна произносить измученная горем мать. Правда, не мог я вообразить и того, что кто-то посмеет причинить бедняжке такое горе…

И вот что я скажу вам, монсеньор, если уж тут исповедуюсь: это случилось шестнадцать лет назад — и все эти годы я терзаюсь из-за того, что когда-то исполнил ваш приказ, украл малютку и обрек ее мать на такие ужасные страдания. А вы без содрогания думаете о том дне!

Анри де Монморанси помолчал, а потом усмехнулся:

— Отлично, господин де Пардальян. Я вижу, у вас прекрасная память. Позвольте снова повторить вам: вы лжец и изменник. Однако я вовсе не порицаю вас за ваше предательство. Я согласен вас простить и уже простил. Для меня вы все еще достойный человек и благородный дворянин. И потому я обращаюсь к вам с предложением. Вы вольны принять или отвергнуть его. В последнем случае каждый из нас поедет своей дорогой; в первом же — согласие принесет вам большие выгоды.

«Занятно, — подумал ветеран, — неужели время способно изменить человеческую натуру? Если бы в былые годы он услышал хотя бы половину из того, что я наговорил ему сейчас, он бы прирезал меня собственными руками. Так чего же он добивается теперь?»

Данвиль встал и заявил с грубоватой прямотой:

— Я даже готов не обращать внимания на то, что вы схватили шпагу, видимо, безосновательно полагая, что я, маршал де Данвиль, соглашусь сражаться с вами, безродным бродягой…

Пардальян также поднялся и скрестил руки на груди:

— А чем вам плоха моя шпага? Вы дрались и с менее достойными противниками. Конечно, я не из тех вельмож, что воруют женщин или младенцев. Есть и такие герцоги, которые забывают, что шпага им дана для того, чтобы защищать слабых и наказывать наглецов. Нет, я не из них. И я не из тех титулованных особ, что унижаются перед принцами, а потом стараются утопить собственную низость в крови несчастных жертв. Нет, монсеньор, у меня нет ни земель, ни лесов, и я не устраиваю на каждом дереве по виселице; у меня нет деревень, и я не издеваюсь над крестьянами; я не унаследовал замков, в подвалах которых можно устраивать тюрьмы; нет судейских, готовых выполнять любую мою прихоть. Следовательно, меня никак нельзя причислить к важным сеньорам. Но иногда таким господам полезно прислушиваться к людям вроде меня.