Борис Климычев - Корона скифа (сборник)

— Мы девчонки-керпетянки,

Мы отчаянные в дым!

Если речка на дороге —

Через речку полетим!

— И-и-их!

Сильно раскрутившийся хоровод подпрыгнул и под взорами изумленных парней перелетел на другую сторону реки Керепети. Вот он дробит каблуками уже на другом берегу.

— Запросватали телегу

За дубовый тарантас,

Слезы горькие закапали

У лошади из глаз!

— И-и-их! — хоровод закружился так, что уже и лиц девок было не разобрать, и, разом подпрыгнув, перенесся обратно на тот берег, где стояли, разинув рты, обалдевшие парни. Они кинулись было ухватить девок за руки, остановить, где там! Хоровод снова подпрыгнул и, беспрестанно кружась, перелетел на противоположный берег, причем девки на лету выдали еще частушку:

— Я сама гулять не буду

И подругу уведу,

Все ребята — финтиль-винтиль

На резиновом ходу!

В это самое время по тропинке от деревни медленно брел Николай Златомрежев, размышляя о своей судьбе, о том, что было прежде и стало теперь. Вспомнился ему московский университет, который он окончил по экономическому отделению как раз в четырнадцатом году, словно только для того, чтобы сразу же уйти добровольцем на фронт. А война… Это было подобие ада. Танки, танки, газы. Запах горелого человеческого мяса до сих пор иногда тревожит его.

Выписавшись из госпиталя и вернувшись в родной Томск, он не без робости пришел к епископу Анатолию Каменскому. Рассказал, что прошел огонь и воду, смотрел смерти в лицо и дал Богу обет до конца дней молиться за людей, чтобы стали они добрее. Он знал Закон Божий, знал службу, так как в роду его были священники. Это решило дело. Епископ определил его настоятелем в большой каменный красивый Преображенский храм на улице Ярлыковской. Правя службу, исполняя требы, он оттаял душой. Если крестил младенца, то от души желал ему мира и счастья. И жизнь его обрела порядок. Купил маленькую дачку в деревеньке неподалеку от Керепети и старой архиерейской заимки. Можно было вырваться сюда на несколько часов, погулять среди реликтовых сосен, подышать лесными ароматами. И это было такое блаженство!..

Никто из парней не заметил, что из деревни к месту гулянки тихонько подошел в простой черной рясе Златомрежев и остановился возле двух разлапистых кедров, глядя на все происходящее. Но Василий как-то почувствовал присутствие священника. Быстро юркнул в дверь и Федьку позвал:

— Зайди и дверь закрой!

— Зачем? — сказал Федька, — чего в избе делать, когда можно дышать вольным воздухом?

— Сказано тебе, зайди! — свирепо воззрился на него старик.

Федька понял, что дело нешуточное. Зашел и дверь закрыл. Василий прижал нос к тусклому оконцу и что-то быстро зашептал.

Хоровод все быстрее перелетал с одного берега на другой.

Златомрежев хотел закричать, потом одумался и стал читать молитву святому кресту:

— Да воскреснет Бог, расточатся врази его и побегут от лица его все ненавидящие его, яко тает воск от лица огня. Како да бегут беси от любящих Бога и знаменующих себя крестным знамением!..

Хоровод в этот момент перелетал через речку Керепеть. Девки крепко сцепились руками, на лицах их было написано дикое блаженство. Алена как бы соединяла их всех невидимой прочной нитью. И вдруг она охнула, девки расцепили сплетенные пальцы и с воплями ужаса попадали в зеленую воду Керепети.

Некоторые поплыли, а две из них начали нырять, вопя о том, что плавать они не умеют. Тотчас в Керепеть нырнули парни, как были, в пиджаках и брюках, в сапогах, даже картузы снять у них времени не было. Они быстро вытащили на берег перепуганных и промокших девок.

Один из гармонистов отряхнув воду с пиджака, схватил гармонь и пропел:

— Девка села в решето,

Поехала по озеру,

Посередке озера

Ноги отморозила!

Девушки быстро побежали в деревню — сушиться.

Парни никуда не пошли. Они скинули с себя всю одежду, выжали ее, развели костерок и над ним стали сушить исподнее и верхнее. Один ругался больше всех:

— Вот сволота! Из-за них всю махорку промочил и спички. Нынче это денег стоит, да и курить хочется, страсть!..

Златомрежев вышел из своего убежища за деревьями, перекрестил поляну, речку. И потихоньку пошел вдоль берега реки.

В избе у малого тусклого оконца дядька Василий насыпал в кружку синего порошка и велел Федьке:

— Шагай за попом да сыпь этот порошок тонкой струйкой в его след! Понял! Иди!

Федька вышел из землянки. Кружка с порошком словно жгла ему руку. Он шел и шептал:

— Салфет вашей милости. Порошок! Девки летающие! Нет уж, довольно!..

Когда избушка скрылась из вида, Федька кружку с порошком кинул в Керепеть. Она с бульканьем пошла на дно. Вода в реке посинела, и тотчас бесчисленное количество рыбы всплыло вверх брюхами.

— Ух, ты! — сказал Федька! — Вот это рыбалка! Да тут на всю деревню уху можно сварить, и еще рыба останется. А только от такой ухи, того гляди, рога вырастут! А может, вырастет еще и длиннющий хвост, и копытца. Бежать надо отсюда и как можно дальше. Хотя и бежать-то мне, бедолаге, вроде уже некуда.

Когда солнечным утром из города на пароме, прозывавшемся Самолетом, в несколько приемов через великую реку Томь переправлялся праздничный кортеж, господа и дамы говорили, что сама погода благоприятствует свадьбе.

За рекой кортеж направился в сосновый бор, к замку-даче Смирновых. Был конец мая и по краям дороги буйно цвели черемухи, рассыпая над коричневыми озерками свой щемящий аромат. Красавица-невеста сидела в автомобиле рядом с будущим тестем, Иваном Васильевичем Смирновым. В ее волосы были вплетены живые цветы, и сама она гляделась большим нежным цветком.

Чуть отстав от машины, мчались подрессоренные кареты и коляски с купцами, чиновниками, важнейшими томскими людьми.

— Сейчас заберем жениха и помчимся обратно к перевозу. Какой подходящий день для свадьбы! Какая красота! И я так завидую этому Ване! — говорил граф Загорский, целуя руку сидевшей рядом с ним в коляске Ольге Ковнацкой.

— Георгий Адамович! Нехорошо завидовать! — отвечала Ольга, — не зря же говорят в народе, — на чужой каравай рот не разевай.

— У этой пословицы есть продолжение, — сказал граф, — полностью пословица звучит так: на чужой каравай рот не разевай, а лучше свой дома затевай…

— Ну так и затевали бы!

— Ах, Оля, вы же знаете, что и пекарь я никудышный и дрова сырые. Вы сыплете на мои раны соль…

Парк при деревянном замке Смирновых был полон щебетом птиц. Иван Васильевич вылез из машины, вперед водителя и распахнул дверцу перед невестой. Анастасия осторожно сошла на землю, глядя под ноги, чтобы не запачкать белых туфелек. Но от самой калитки до крыльца дачи была положена ковровая дорожка.