Борис Климычев - Корона скифа (сборник)

Оленев был удивлен и ошарашен видом Шершпинского и был не очень-то рад раннему визитеру, тем более что визит мог означать только одно: Шершпинский опять напомнит о долге. И голубоглазый и томный красавец не ошибся: Роман Станиславович именно об этом и заговорил.

— Подождите еще, дорогой друг, век за вас буду Бога молить. Сейчас ну, никакой возможности!

— Я бы подождал, но речь идет о моей жизни, никак не меньше… так что будьте добры рассчитаться…

Взглянув на побледневшего Оленева, Шершпинский сказал:

— Впрочем, есть один способ вам рассчитаться со мной и без денег.

— Это как же?

Шершпинский кратко рассказал о банде, которая жаждет его крови.

— Я нанял людей, которые следят за их квартирой, но нужен смелый человек, который с ними расправится. Я думаю, лучше вас никто это не сделает.

— Как?! Вы мне предлагаете совершить убийство?

— Я предлагаю вам покарать убийц, и отнюдь не бесплатно, я не только прощу вам долг, но дам вам еще столько же, как только вы сделаете дело!

Оленев взялся за голову:

— Бред какой-то. Вы — в этом одеянии, такие предложения…

Шершпинский взял Оленева под руку и вполголоса вкратце поведал предысторию.

Оленев задумался. Потом встряхнул головой:

— Согласен! Но как же к ним подойти? И как потом самому спастись от полиции?

— А вот это мы сейчас обсудим! — обрадованно отозвался Шершпинский, пройдемте куда-нибудь к камину, а то я в этих рехмотах продрог ужасно, да прикажите подать красного вина…

А в то же самое время в доме татарина Ахметки Хакимова сидели в полуподвальной комнате за столом с четвертью вина трое: Петька Гвоздь, Сашка Сажин и сам Ахмет.

— Шершня надо распотрошить как можно скорее да смываться отсюда, легавых слишком много. Что, Хамитка, твои татары бают?

— Всяко смотрят. Глаз как щелка делают. Шершень другой день из дома носа не кажет.

— Сидит? Небось не отсидится. Выпьем за успех! Возьмем золото у Шершня, тебе, Хамитка, долю дадим да и свалим! — поднял стакан с вином Сажин.

Гвоздь сказал:

— Надо выпить за тех, кто под запором да за тех, кто под забором, да за тех, кто в тайге-матушке лежать остался. Фильку жалко да Демку.

— Демку — да! — отвечал Сажин, а Фильку чего жалеть? Мы его в побег коровой и брали. Ну, стало голодно в пути — и съели. На то и корова!

— Я почти не ел, — сказал Гвоздь потупясь.

— Жрал, чего там! Я же видел… — засмеялся Сажин, — голод не тетка. Да ты не журись, не ты первый, не ты последний. Мы в острог не сами себя посадили, значит, и вина перед Богом не на нас. Бог людей для свободы создал, мы его волю и выполняем, когда на свободу рвемся…

В этот момент вошел татарин и, низко кланяясь Хамиту, что-то сказал по-татарски.

— Чего он?! — насторожился Сажин.

— Брандмейстер пришел, печки проверять, от перекалов горим мало-мало в нашем городе, Петербурхе, кажную зиму. Печи проверит и уйдет, мои печки харошши, трещщын нигде нет!

Хамит вышел. Друзья продолжали выпивку.

— Шершня выдоим, на Волгу подадимся. Царская рыба в низовье ходит. Купим лодки и сети. Заживем!

— Сюда еще ходи, пожалуйста! Тут одна еще печь, и тоже хорошая! — раздался голос Хамитки. Дверь отворилась, Хамитка вошел в сопровождении брандмейстера.

— Садись, служба, выпей с нами! — пригласил брандмейстера Сажин.

— Спасибо! — сказал пожарный чин, — вдруг сделал резкое движение и — пах! пах! пах! — сверкнуло три оглушительных огня из рук его.

Сажин упал замертво. Гвоздь, получив пулю в плечо, высадил табуретом окошко и сиганул в него. Раненый Хамитка вцепился в брандмейстера окровавленными руками. Вбежали татары, стали вязать пожарника.

— Убрать руки, хамье! Я дворянин и офицер! Кому говорю, мразь!

Это был Николай Николаевич Оленев.

Лететь в санках с горы, тормозя заостренной палкой, вздымая снежный прах. А вашу шею обнимают руки в пуховых варежках, и русая коса щекочет вашу бритую щеку, и чудо дышит рядом морозной свежестью, разжеванной карамелькой и губной помадой.

Ах, сибирская долгая буйная зима! И твои забавы могут наскучить! Вон, на льду реки Ушайки одиноко стынут хрустальные ледяные гроты и лабиринты, слоны и дельфины, изваянные умельцами из снега. И все реже видишь возле них мальчишек и девчонок.

Отзвенели хрустальные шары в елочных ветвях.

Чалдон уже вывозит слежавшуюся, перемешанную с навозом солому из стаек [1] Стайка — надворная постройка для хранения сельскохозяйственного инвентаря. . Стало быть, думает, что зима поворачивает на лето. Ближе к таянью движутся дни. Свезти мусор на лед, а река тронется и все очистит, и унесет прошлогоднюю солому и грязь.

Морозы, но и солнце все чаще проглядывает. Позолотит маковки церквей, заглянет на каланчу, поиграет в ветвях заиндевелых деревьев. По центральному и единственному томскому прошпекту, протянувшемуся вдоль Томи и называемому улицею Почтамтской, промчится пролетка, с барынькой, укутанной в меха и прячущей ноги под медвежьей полостью. Куда спешит, угадай! И куда ехать в этом городе? Хотя и губернский центр, но зимой решительно некуда податься.

Среди зимы помер знаменитый томский старец Федор Кузьмич. Жил он в Томске у купца Хромова. Семен Феофанович построил ему домик возле реки Ушайки за городом. Там старец проводил лето. А зимой жил в Томске. И каждый томич мог прийти к нему и получить совет житейский, облегчение от забот или болезней. Старец был изумительно похож на императора Александра Первого, якобы почившего в Таганроге. И было в его манерах много величественного и тайного.

Два года назад в Томск под видом простого гусара приезжал Александр Второй. Воспитанник поэта Василия Андреевича Жуковского.

Гостил у старца на Хромовке. Один из томичей в гусаре узнал царевича. Томич этот служил в гусарах в Петербурге, охранял дворец, знал в лицо всех членов царской фамилии. Узнал, упал на колени, а Александр ему сказал:

— Что же вы, любезный? Я же просто гусар!..

О чем говорил Александр с другим Александром — неизвестно.

Теперь уж и спросить не у кого. Могилка старца в монастыре, по углам ее растут четыре кедра, а на кресте буквы: Е И В.А. I. 4

И протоптана среди снега к этой могиле плотная тропа. Приходят каждый день и простой люд, и знатные. Постоят, помолятся и облегчаются болезни, уходит тревога, светлее на душе делается. И хочется покаяния.

Да, были домашние концерты, были спевки, в карты играли, в бильярд. Старо, старо!

В пролом году на Кавказе взяли в плен гордого Шамиля. Журналы до сих пор печатают портреты этого дикого горца. Много пишется о покорении русскими Амурского края и всяких среднеазиатских ханств. Но Томск далеко от места этих бурных событий. А хочется, чтобы и здесь что-нибудь происходило.