Борис Климычев - Корона скифа (сборник)

— Коля! — обратился Попов к Николаю Николаевичу Бурденко, — спуститесь, пожалуйста, вниз и подготовьте пассажирку к путешествию.

Бурденко спустился в подвал и, завидев его, Иван Иванович, седой, с распущенными черно-седыми волосами, выпил рюмку перцовки и сел за портативный орган чикагской фирмы «Стори и Кларк».

Внизу Бурденко позвонил. Наверху Попов нажал кнопку электролифта, который тотчас пополз вверх. И сразу же раздались звуки органа.

— Ага! Наш Харон запел! — улыбнулся Попов. Возле ног ученого расползлись жалюзи, и из раскрывшегося прямоугольного отверстия поднялась мраморная столешница, на которой лежало обнаженное тело молодой женщины.

Мужчины все смотрели на него, пытаясь быть равнодушными, но никому из них это не удалось.

— Черт возьми! — прервал молчание Михаил Иванович Райский, — я никак не мог выделить из своих обычных расходов сумму, которая позволила бы мне посетить ресторан гостиницы «Европа» и послушать румынский женский оркестр. Я слышал легенды о красоте этой первой скрипки и мечтал ее видеть. И что же? Я ее вижу, и даже обнаженной. Но нет, не радость вызывает это у меня, а сожаление. Печаль, если хотите.

— Мы — медики и в данном случае должны смотреть на тело с медицинской точки зрения, — сказал Попов, — подайте мне, пожалуйста, скальпель! — Он обернулся к Загорскому, — граф, вам может быть неприятно будет это видеть.

— Чем больше видишь, тем больше знаешь, — ответил граф, — меня интересуют разные науки, не знаю почему, но мне всегда хотелось видеть все стороны жизни.

Ученый делал надрезы, отворачивал ткани тела, он ковырялся в теле мертвой женщины спокойно, словно огородник в своей грядке.

— Прежде всего, имел место половой акт, может, не один раз. Судя по ранке на ее шее, по обескровлению, умерщвлена путем укуса в шею и высасывания крови, после очередного сеанса любви. Такой смертельный поцелуй. Потеряла много крови. Пыталась сопротивляться, на запястье правой руки синева и ссадины. Вообще, имела хорошее здоровье, хорошие сердце и легкие, в порядке зубы, пищевод, желудок и печень, и мышцы упругие, могла бы долго жить…

Закончив осмотр, Михаил Федорович пошел к рукомойнику и сказал Райскому:

— Михаил Иванович, занесите все, что нужно, в протокол и зовите следователя.

Вошел следователь Хаймович, карие глаза и орлиный нос его выглядели зловещими, но заговорил он неожиданно тонким детским голоском:

— И что мы имеем с вашим заключением, господа эксперты? Тэк-с, почитаем. Ваше мнение совпало с моим полностью. Я уже пятнадцать лет следователь и впервые сталкиваюсь с вампиризмом. Как вы думаете, господа, откуда это берется, такая гадость?

— Я где-то читал, что это бывает врожденное. Впрочем, ученые люди, возможно, меня опровергнут, — сказал граф Загорский. — Вообще-то, было бы интересно посмотреть на человека-вампира. Надеюсь, что господин следователь нам такую возможность предоставит.

Попов пояснил:

— Природа этого явления учеными еще до конца не распознана. Есть предположения. Скажем, знаете, бывает волк-людоед. С чего начинается его людоедство? Он каким-то образом отбивается от стаи, от мест, где находил привычный для себя корм, оленей и прочее. И ему встречается беспомощный ребенок, которого он загрызает. Он узнает вкус человечины. И потом уже от него можно ждать новых нападений на людей. То же и с вампирами. Возможно, в детстве подружка попросила его высосать кровь из ранки на пальце. Высосал. Вкус крови понравился. И он уже не может его забыть. Но это только гипотеза.

Михаил Иванович, накройте, пожалуйста, тело.

— Нет! — возразил следователь Хаймович, — не накрывайте! Я сейчас приглашу сюда своего вампирчика, пусть полюбуется на свое художество!

— Дементьев! Введите арестованного! — крикнул Хаймович, приоткрыв дверь в коридор.

Дюжий конвоир ввел тощего, бледного юношу. Он взглянул на тело, вскричал:

— Бела! Бела!

— Смотри. Смотри, негодяй, что ты с ней сделал! — тряс его за плечо Хаймович. Юноша ничего не ответил, он вдруг рухнул на пол.

Райский наклонился, приподнял веко, сказал:

— Обморок, надо ему дать понюхать нашатырного спирта. Кто он такой? Кто он, загубивший артистку Белу Гелори, будучи хлипким и слабонервным?

— Он — младший приказчик из магазина Второва Николай Зимний.

— Неужели? Разве может быть преступником такой юный и нежный? — удивился Попов. Может, вы ошибаетесь?

— Доказательств у нас более, чем достаточно, — возразил Хаймович, и свидетели есть, так что не открутится.

Попов сказал:

— Жаль мальчишку. Ей-богу, есть что-то у него в лице такое, благородное. Надо сказать Топоркову Николаю Николаевичу, пусть проведет психиатрическую экспертизу. Если он даже вампир, это — мания, болезнь. Так уж лучше ему в психолечебнице быть, чем в тюрьме.

— Мне тоже почему-то очень жаль этого юношу, — сказал граф Загорский. — И мне тоже не верится в его виновность. В любом случае его надо спасти от тюрьмы, хотя бы с помощью Николая Николаевича.

— Он приютский! — пояснил Осип Хаймович, — правильно говорят, что из хама не выйдет пана. Его уже никто и ничто не спасет.

— Ваш брат в каждом человеке видит преступника, и это можно понять, каждый день — одно и то же! — обратился к следователю молчавший до сей поры Курлов, дикость, грязь, мерзость.

— Вы тоже каждый день делаете грязную работу. Чтобы ликвидировать заразу, вы прижигаете ее спиртом, йодом или еще бог знает чем. Если бациллы не ликвидировать вовремя, человечество вымрет. Считайте, что мы — тоже санитары.

Хаймович, конвоир и арестованный удалились.

Попов нажал кнопку лифта, раскромсанная Бела Гелори уехала на лифте вниз и жалюзи закрылись. Казалось, что в этой зале никогда никакой покойницы не было.

Внизу молодой стажер Николай Бурденко зашивал все, что вспорол профессор. Закрашивая специальным составом шрамы и синяки, приводил Белу Гелори в такой вид, чтобы ее похоронить было не стыдно. Хвативший с полстакана перцовки Штрассер с силой обрушил десять пальцев на клавиши органа, выжимая из них фугу Иоганна Себастьяна Баха. Он играл, и была в этой музыке безмерная грусть о жизни прекрасной, неповторимой, и неумолимо проходящей, как сон. Величие и тщета. Божественная красота и диавольский смрад и ужас. Они рядом. И ничего нельзя вернуть, воскресить. И гневно, и торжественно вздыхали аккорды, и сипло хрипели меха, и какая-то звезда в этот миг покатилась за окошком с ночного неба.

Где-то гремела война, но ее грохот докатывался до Томска лишь стуком инвалидных костылей на томских мостовых да возрастанием базарных и магазинных цен. Манасевич-Мануйлов и Матильда Ивановна с первыми морозами отбыли в Петербург, хлопотать на самом верху пирамиды за тех, кто за хлопоты заплатил. А кто и как платил и за что, все это выдохнули паровозы вместе с клубами морозного пара. Вообще, в сильные морозы в Томске стоит туман. Как бы в тумане растаяла и эта удивительная пара. Но некоторые следы пребывания все же оставила.