Мишель Бенуа - Тайна третьего апостола

Отец настоятель пригласил жандарма зайти в пустую привратницкую и, по – дружески взяв его вод руку, сказал:

— Я ни в коей мере не предвосхищаю результатов вашего расследования, но преступление— это просто немыслимо! Вы только представьте; пресса, телевидение, журналисты! Это бросит тень на католическую церковь, да и Республика будет выглядеть далеко не лучшим образом. Я уверен, что это было самоубийство. Несчастный отец Андрей…

Жандарм высвободил руку: он все прекрасно понял, но расследование есть расследование, а выпрыгнуть из окна поезда на полном ходу не так – то просто. К тому же он не любил, когда штатские, даже если они носили епископский перстень и нагрудный крест, диктовали ему, как он должен действовать.

— Преподобный, расследование пойдет своим чередом. Отец Андрей не мог выпасть из поезда без посторонней помощи, в Париже это сразу поймут. Позвольте заметить, что в настоящий момент, похоже, все наводит на мысль о преступлении.

— Ну ведь самоубийство тоже…

— Монах, покончивший с собой? В его – то годы? Крайне маловероятно.

Тут офицер потер подбородок, соображая: однако аббат прав, такое дело способно доставить немало беспокойства, в том числе и в высоких сферах……

— Скажите, отец настоятель, а не страдал ли отец Андрей какими – либо… гм… нервными расстройствами?

Аббат облегченно вздохнул: до жандарма, похоже, дошло.

— Совершенно верно! Он проходил курс лечения, я вас уверяю, что его психика была в самом плачевном состоянии.

Отец Андрей был известен среди своих собратьев поразительной уравновешенностью, и за сорок лет своего пребывания в монастыре ни разу не обращался к врачу. Это был человек спокойный, весь в своих занятиях и рукописях, эрудит, чей сердечный ритм никогда не превышал шестидесяти ударов в минуту… Прелат улыбнулся жандарму:

— Самоубийство, конечно, ужасный грех, но всякий грех достоин милосердия. В то время как преступление…

Мертвенно – бледный рассвет озарил мрачную сцену. Тело оттащили подальше от железнодорожного полотна, чтобы поезда могли ходить без помех, но труп успел окоченеть, а сжатый кулак отца Андрея по – прежнему тянулся к небу. За время пути отец Нил приготовился к ожидавшему его зрелищу. И все – таки ему было больно, когда он, приблизившись и преклонив колена, откинул с изуродованного лица прикрывавшую его простыню.

— Да, — пробормотал он, задохнувшись.— Да, это отец Андрей. Мой бедный друг…

Жандарм почтительно помолчал, потом тронул отца Нила за плечо:

— Побудьте возле него: я составлю в машине протокол опознания, вы его подпишите, и я тотчас отвезу вас назад в аббатство.

Отец Нил смахнул слезу, которая медленно катилась по щеке. И тут только заметил сжатый кулак, которым отец Андрей, казалось, в последнем отчаянном порыве грозил небесам. В заледеневших пальцах застрял маленький скомканный клочок бумаги.

Монах оглянулся: жандарм сидел, склонясь над протоколом. Отлепив бумажку от мертвой руки друга, он заметил на ней несколько строк, написанных карандашом. Никто не смотрел на него, и он проворно сунул записку в карман накидки.

Евангелия от Матфея и Иоанна

За несколько дней до последней трапезы Петр ожидал Домохозяина за городской стеной. Тот прошел через ворота, и караульные, узнав владельца одного из богатейших домов квартала, почтительно приветствовали его. Он сделал еще несколько шагов, и фигура рыбака выступила из тени ему навстречу.

— Шалом!

— И я тебя приветствую.

Домохозяин не подал галилеянину руки. Вот уже неделю его терзали страхи: с тех пор как он встретил Двенадцать на холме за городом, где они ночевали в большой оливковой роще под покровом сообщницы темноты, эти люди ни о чем ином не говорили, кроме как о скором захвате храма. Никогда еще обстоятельства не складывались столь благоприятно для них: повсюду на подступах к городу расположились лагерем тысячи паломников. Толпа, распаленная подстрекательствами зелотов, была готова на все. И Двенадцать собирались использовать любовь народа к Иисусу. Прямо сейчас.

Все их планы погорят, это ясно как день. А когда евреи пустятся наутек, в этой заварухе Иисуса могут глупейшим образом убить. Учитель стоит большего, он бесконечно важнее, чем они все, вместе взятые. Надо удалить его от этих фанатичных невежд, так называемых учеников. И вот в голове у Домохозяина созрел план, осталось лишь убедить Петра.

— Учитель спрашивает, нельзя ли в четверг поужинать в высокой зале твоего дома. А то ему в этом году не удастся отпраздновать Пасху, вокруг так и кишат соглядатаи. Просто трапеза, ну, чуть более торжественная, чем обычно, как положено по обычаю ессеев, только и всего.

— Вы совсем с ума спятили! Собраться для этого у меня? От моего дома четыреста шагов до дворца первосвященника! К тому же в этом квартале вас за один ваш галилейский выговор немедленно повяжут!

Рыбак с озера хихикнул, подмигнул — этакий хитрый лис:

— Право слово, как раз у тебя безопаснее всего. Никогда стражникам не взбредет в голову искать нас в самом охраняемом квартале, а тем паче в доме друга первосвященника!

— Ну… друг — это слишком сильно сказано. Приятельствуем по – соседски, не более того. Да и какая дружба возможна между бывшим ессеем вроде меня и духовным лицом высшего ранга?

— Стало быть, в четверг вечером, как стемнеет.

Идея была хоть и сумасшедшая, но хитроумная: укрывшись в стенах его жилища, галилеяне и впрямь ускользнут от всех надзирающих.

— Ладно. Скажи Учителю, что для меня честь принять его под моим кровом. Для праздничной вечери все будет приготовлено. Один из моих слуг проведет вас, поможет проскользнуть мимо всех дозоров. Вы его узнаете по кувшину с водой для ритуального омовения. А теперь отойдем – ка вон туда, нам надо потолковать.

Следуя за ним, Петр перешагнул через груду кирпичей. Под его плащом звякнуло что – то металлическое — это был сика, длинный изогнутый кинжал, которым зелоты вспарывают живот жертве. Значит, апостолы больше не расстаются с оружием! Они готовы на все…

В нескольких словах Домохозяин поделился своим планом. Вы решили поднять восстание, как только начнется праздник? Идея великолепная, толпу паломников легко подбить на что угодно. Но Иисус — проповедник мира и прощения. Как он поведет себя, когда начнется заваруха? Его и ранить могут, и даже хуже того. Если Учитель падет от меча легионера, всему их перевороту конец.

Петр навострил уши, внезапно заинтересовавшись:

— Значит, надо его уговорить вернуться в Галилею, где ему ничто не будет угрожать? Но ведь это в четырех днях пути отсюда…

— А кто просит удалять его из Иерусалима? Напротив, надо поместить его в самый центр событий, но так, чтобы никакая римская стрела не могла его настигнуть. Вы хотите устроить трапезу в том же квартале, где дворец Каиафы, поскольку считаете, что нигде не найти лучшего убежища, и это хорошо придумано. А я тебе больше скажу: вовремя выступления нужно, чтобы Иисус находился внутри этого дворца. Пусть его арестуют накануне Пасхи и отведут к Каиафе. Его запрут в подземелье, а в дни праздника не судят. Когда же праздник кончится, власть уже перейдет в другие руки! Вы победно освободите его, он появится на балконе дворца, и толпа будет вопить от восторга, что ее наконец избавили от гнета первосвященника и его шатии…