Эмма Орци - Тревоги любви

За немногими исключениями в эту ночь никто не ложился спать: мужчины сторожили у тюрьмы, а женщины, сидя дома, с тревогой прислушивались к каждому звуку, нарушавшему тишину.

Под утро Огюст Моле, городской глашатай, с колокольчиком в руках стал ходить по улицам в сопровождении двух солдат, крича:

— Граждане Булони, просыпайтесь! Просыпайтесь и слушайте! Правительство повелело, чтобы сегодня был день всеобщего веселья и радости! Нечего бояться, что женщина убежит из тюрьмы. Вчера вечером сам Алый Первоцвет был заключен в тюрьму.

— Кто это — Алый Первоцвет? — спросил кто-то.

— Английский шпион, друг аристократов, — пояснил Огюст. — И Комитет общественного спасения так рад этому, что объявляет прощение всем заключенным в тюрьмах жителям Булони, помилование всем приговоренным к смерти уроженцам Булони и разрешает всем желающим покинуть город и отправиться куда кому угодно, без паспортов и каких бы то ни было формальностей!

Объявление было встречено молчанием, никому не верилось в такое счастье, особенно так скоро после предыдущего жестокого приказа.

Затем Огюст Моле объявил об упразднении Бога, который, как аристократ и тиран, должен быть низложен, и напомнил о том, что народ должен быть благодарен Робеспьеру, приславшему из Парижа такой милостивый приказ.

Прокричав «ура» гражданину Робеспьеру и Французской республике, граждане, забыв недавние тревоги, тут же начали составлять план праздника с костюмированными процессиями, музыкой и танцами.

Как только на башне Беффруа пробило шесть часов, улицы наполнились пестрой толпой, которая, предшествуемая барабанщиком и трубачами, с пением «Марсельезы», отправилась вокруг города, причем не была забыта и торжественная красная колесница, на которой восседала богиня Разума, гражданка Дезире Кандейль, вся в белом, с чудным бриллиантовым ожерельем на шее.

А вдоль крепостных валов понемногу собирались немногочисленные молчаливые группы в ожидании обещанного пушечного выстрела со старой башни Беффруа. Это были матери, сестры и невесты заключенных, явившиеся встретить освобожденных узников, которым ради поимки английского шпиона было обещано прощение и которые сегодня вечером могли покинуть родной город и без всяких задержек и затруднений имели право отправиться на все четыре стороны.

Что касается Шовелена, то весь этот день он провел в большой тревоге. Он перевел Маргариту в комнату рядом с той, где должен был разыграться последний акт задуманной им драмы. Приказав обставить новое помещение как можно удобнее, он два раза приходил справляться, не нужно ли Маргарите чего-нибудь, причем сообщал ей, что сэр Перси чувствует себя хорошо.

Расставаясь со священником Фуке, верным товарищем ее в течение долгих мучительных часов заключения, леди Блейкни с рыданиями упала перед ним на колени.

— Если бы я могла хоть на одну минуту увидеть его! — рыдала она. — Если бы я только могла что-нибудь узнать!

— Богу все известно, — тихо проговорил старик. — И может быть, он все устроит к лучшему.

Призвав к себе сержанта Эбера, своего верного друга, Шовелен приказал ему отворить запертую по приказанию Конвента церковь Святого Иосифа и осмотреть, в порядке ли веревки у колоколов, чтобы можно было в назначенное время подать условный сигнал. Отца Фуке приказано было привести в комнату, где сэр Перси будет писать свое знаменитое письмо, и внушить ему, чтобы он наблюдал за всем происходящим, а когда Шовелен подаст знак, поспешил в церковь Святого Иосифа и звонил к вечерней молитве.

И священник, и леди Блейкни должны были явиться незадолго до семи часов.

Около них все время должна была находиться стража с самим Эбером во главе.

Отдав эти приказания, Шовелен не мог отказать себе в удовольствии взглянуть на сэра Перси, о котором он уже не раз справлялся в течение дня, причем ему каждый раз неизменно отвечали, что узник здоров, мало ест, но много пьет: по крайней мере он несколько раз посылал за вином.

Шовелен нашел Блейкни дремлющим на постели. В воздухе чувствовался винный запах, на столе рядом с пустыми бутылками лежало несколько листов бумаги, на одном из которых было написано начало письма.

Шовелен взял в руки бумагу, как вдруг позади него раздался сонный голос:

— На кой черт с этим спешить, месье… э… э… Шобертен? Еще успеется! Я, право, не так пьян, как вы думаете!

Шовелен от такой неожиданности даже выронил из рук бумагу.

— Когда же это письмо будет готово, сэр Перси? — спросил он.

— А когда «Мечта» должна поднять якорь? — спросил, в свою очередь, сэр Перси, с трудом шевеля языком.

— На закате, сэр Перси!

— На закате… — пробормотал сэр Перси, снова растягиваясь на постели и громко зевая. — Я не… опоздаю… я вовсе не так пьян… как вы думаете.

И он заснул, а Шовелен, выйдя от него, приказал, чтобы ни под каким видом ему не приносили больше вина.

«За два часа он проспится, — рассуждал Шовелен, — и тогда будет в состоянии написать письмо твердой рукой».

Наступил темный вечер. В большой комнате нижнего этажа царило тягостное молчание. Хотя окно было открыто, в комнате было душно и пахло нагаром от горевших на столе сальных свечей.

Вдоль стен неподвижно стоял ряд солдат в темно-синих мундирах, с примкнутыми штыками, а недалеко от стола пятеро человек в таких же мундирах, с сержантом Эбером во главе, охраняли Маргариту и старого священника. Отец Фуке не вполне ясно понял наскоро данные ему указания, но обрадовался возможности еще раз позвонить к вечерней молитве в своей любимой церкви. Когда его грубо втолкнули в комнату, он спокойно вынул из кармана четки и принялся читать про себя молитвы. Возле него сидела Маргарита, неподвижная, в длинном плаще, с накинутым на голову капюшоном, отчасти скрывавшим ее лицо.

— Если женщина двинется с места или закричит, — сказал Колло д'Эрбуа, — заткните ей рот!

Эбер стоял рядом с леди Блейкни, держа наготове кляп и тяжелый плащ, а двое солдат держали ее за плечи.

За столом в своем широком плаще, из-под которого виднелся щегольской костюм, сидел сэр Перси, старательно перелистывая черновик, данный ему Шовеленом. По одну его сторону стоял Шовелен, по другую — Колло д'Эрбуа, с жадностью следившие за его работой.

Вдруг среди мертвой тишины послышался отдаленный шум и гул, как будто от раскатов грома: это приближались веселящиеся граждане Булони с пением, музыкой и барабанным боем.

Услышав этот шум, сэр Перси на мгновение остановился и сказал, обращаясь к Шовелену:

— Я почти кончил!

Всеобщее напряжение становилось невыносимым. Маргарита не сводила глаз с лица мужа, чувствуя, что наступает решительный момент. Старый священник, закончив читать молитвы, дружески пожал ее холодную руку.