Сергей Хачиров - Ксанское ущелье

Духанщик не поленился слазить в подвал, снять бутылку со льда.

Приготовил закуску по-русски: на тарелке в зелени, с помидорами, с луком, укропом лежала разделанная селедка, сбоку к ней жались соленые грибы.

— Спасибо, хозяин, — скупо улыбнулся офицер, когда Гигла водрузил запотевшую бутылку и закуску на стол. — Спасибо. С душой свое дело делаешь. Спасибо.

Гигла услужливо распечатал бутылку, наполнил рюмку тонкого стекла.

— Ты же мне не мешаешь жить, Гигла. Почему меня отправили сюда, чтобы топить в крови твой народ? Что ты мне скажешь?

Гигла растерянно качал головой. Он никак не мог сообразить, что сказать, что ответить на эти вырвавшиеся с болью слова.

— Кушай, уважаемый, кушай, — повторял он раз за разом. — Кушай.

— Что же ты не выпил, Гигла?

— Сейчас, сейчас.

Гигла не пил водку. Он предпочитал ей вино, бочки которого у него были зарыты во дворе дома в селении Мухран. Но сейчас он, не рассуждая, выпил наполненную капитаном рюмку.

— Понимаю тебя, — говорил Сокол. — Хорошо понимаю. Народ твой напуган. Набирают в рот воды даже такие, как ты, кто не только в духанах время проводит. Опасайся Внуковского, Гигла: он выхлопочет тебе ночной пропуск, но он же и проследит, зачем он тебе понадобился. Ты понял меня, Гигла?

— Понял. Как не понять? — Духанщик сделал вид, что ему безразлична пьяная болтовня офицера. Поддакивает, мол, как любой хозяин поддакивает гостю. — Как не понять? У нас, торговцев, тоже свои дела имеются, за которые в военное время не долго и головы лишиться. А как жить? Не купишь — не продашь. А не продашь — откуда прибыли быть?

— Ладно, — усмехнулся Сокол. — Не веришь мне — и не верь. И среди нашего брата много разной сволочи. Влезут в душу, а потом в такую историю втянут — рад бы назад слова взять, да решетка не дает. Только вспомни, духанщик: кто остановил тебя в ночном патруле? И где, вспомни!

Гигла так и обмяк на стуле, рюмка чуть не хрустнула в его сильных волосатых руках.

А Сокол, будто и не пил вовсе, продолжал:

— Увидел я у Внуковского твое прошение с губернаторской резолюцией, поинтересовался у сведущих людей, где ты живешь, и вспомнил, где тебя ночью встретил. Меня не опасайся, Гигла, берегись этого худосочного хлыща. Твое здоровье!

Несколько дней ходил Гигла под впечатлением от разговора с Соколом, вспоминая подробности нежданной-негаданной исповеди.

Одно было ясно: Сокол догадался, что ночной пропуск нужен духанщику вовсе не для того, чтобы добираться домой, на другой конец Гори. Никакого дома у него там и в помине не было, а сестрин — в двух шагах от духана. К тому же добродушный, услужливый хозяин так сумел поставить себя, что в духане всегда бы нашлась тройка молодцов, которые вышвырнули бы всех, кто решил излишне задержаться.

О своих подозрениях, как и обо всем, что услышал и узнал о планах военных, Гигла рассказал человеку, который пришел на явочную квартиру в подвальчик недалеко от церкви.

К радости Гиглы, когда он уже собрался возвращаться, в подвальчик спустился сам Габила Хачиров. Обняв Гиглу, командир ксанских повстанцев попросил его как можно подробнее рассказать ему, какой была охрана уездного начальника, когда он наведывался в духан, не менялись ли ездовые у капитана Внуковского. Одним словом, все, что ему показалось важным.

Гигла не знал, что уже неделю хачировские люди изучали входы и выходы городской тюрьмы, знакомились с надзирателями, наблюдали, каким путем и когда водят Васо Хубаева на допрос.

Габиле хотелось знать, когда собираются везти Васо в Тифлис. Но никто об этом ничего не мог сказать определенно. И, услышав о Соколе, по какой-то причине ненавидящем капитана Внуковского, Габила очень заинтересовался этим человеком.

— Сокол не может не знать о результатах допросов нашего Васо. Надо найти к нему ключик.

— То и смущает, — качал головой Гигла, — что сам-то он уж очень неосторожен. Будто ищет нас…

— А может, и в самом деле ищет? Сейчас много людей, сочувствующих революционерам.

— Узнай о нем побольше, Гигла. Очень тебя прошу. А сюда не ходи больше. Мало ли что! Мы сами навестим тебя.

В один из вечеров Гигле представился случай поговорить с Соколом. Двое перебравших прапорщиков едва не затеяли пальбу прямо в духане.

Устроившись в углу зала, уставив стол опорожненными бутылками, они играли в карты. Играли довольно долго, перекидываясь обычными затасканными, как и их колода, остротами, и ничто не предвещало ссоры. И надо было кому-то из проходивших мимо них в поисках свободного места проявить неуместную вежливость — поднять с пола и водворить на стол оброненную карту. Послышались взаимные оскорбления, загремела, валясь со стола, батарея бутылок, и не схвати Сокол своими железными руками безусых скандалистов — быть бы беде.

Один из взъерошенных молодчиков, вырываясь, таки успел выстрелить, пуля прошила Соколу полу кителя, срикошетила от каменного пола и успокоилась в толстой деревянной колонне.

Бледный от ярости Сокол, как щенят, протащил упиравшихся скандалистов через весь зал и вышвырнул из духана, рявкнув вслед:

— Скажите на гауптвахте, по трое суток ареста! Каждому!

— И зачем вы, господин капитан, так безрассудно рискуете жизнью? — накрывая столик офицера новой скатертью и меняя прибор, шепнул участливо Гигла.

— А-а, — махнул рукой Сокол. — Моя жизнь! Кому она нужна?

— Что ты такое говоришь, капитан? — Гигла нарочно перешел на «ты», чтобы последить за реакцией офицера. «Золотопогонник», как звали солдаты Внуковского, никому не позволял переходить эту черту.

Сокол же и внимания на слова духанщика не обратил.

— Эх, Гигла, Гигла! — вздохнул он, закуривая. — Знал бы ты, каких парней на моих глазах загубили, вряд ли бы стал так печься о моей жизни! За каждого из тех погубленных можно жертвовать собой!

— Что же это за люди, капитан? — Гигла старательно расправлял края скатерти, переставлял туда-сюда прибор.

— Да садись ты, Гигла! Садись. Оставь это в покое.

— Не могу, дорогой. — Духанщик развел руками. — Сгорит все, перепреет. Сам будешь недоволен.

— Эй, Еременко!

Вестовой, поджидавший капитана у дверей, в три шага подскочил, вытянулся.

— Слушаю, ваше благородие.

— Сходи, Еременко, на кухню с хозяином. Посмотри там, что он скажет.

— Будет сделано, ваше благородие.

— Я жду тебя, Гигла.

Когда Гигла, вытирая фартуком руки, вернулся и присел рядом, он увидел в глазах капитана смертную тоску.

— Что с тобой, Сокол? Тебе плохо? На тебе лица нет.

— Нет, мне не плохо, Гигла, — ответил тот. — Но ты прав: на мне нет лица. Я его теряю, Гигла. Теряю с каждым днем. Я видел сегодня, как допрашивали вашего парня — Васо Хубаева. Вот это человек, Гигла! Его бьют, мучают, а он лица не теряет. Я был на его допросе, Гигла. Ты понимаешь? Бакрадзе кричит: