Роман Николаев - Алакет из рода Быка

Сердце Тудаменгу дрогнуло. Алакет! До этой минуты старейшине так и не удалось узнать, кто же был его противником. Алакет! Боевая гордость племени тюльбари, легенды о подвигах которого рассказывали в кыргызских кочевьях, городах исседонов и ухуаньских селениях, который еще безусым юнцом сражался в армии Узун-Дугая под началом Алт-бега. Если бы только старейшина знал, кто стоит во главе кыргызского войска! Тогда его осторожность возросла бы во сто крат…

Тудаменгу тронул повод коня и в сопровождении двух военачальников и нескольких телохранителей двинулся между рядами угрюмых хуннов навстречу Алакету. Грудь старейшины обнажена, чтобы по татуировке было ясно кыргызам, кто глава хуннского войска.

Алакет, тоже обнаженный по пояс, ждал Тудаменгу перед рядами кыргызов. На груди тюльбарийского полководца в сплетении красных и черных узоров выступал круг, украшенный с двух сторон изображением бычьих рогов и орлиных крыльев. В центре круга над динлинским тигром храбрости красовался изогнувшийся в прыжке тюльбарийский барс. Тудаменгу подумал: «А что если сейчас, укрывшись за спинами телохранителей, пустить стрелу в эту обнаженную грудь?» И тут его воображению представилась лавина тюльбарийцев, обрушившихся на полууничтоженное войско хуннов, десятки лезвий, направленных в грудь ему — старейшине Тудаменгу… «Нет, рано еще». Наверное, это знает и Алакет. Поэтому он так непринужденно сидит в седле, спокойно поглядывая на хуннских воинов.

— Приветствую почтенного Тудаменгу, отважного хуннского полководца! — склонил голову Алакет, и старейшине этот поклон показался самым ядовитым издевательством.

— Приветствую славного Алакета, достойнейшего из тюльбарийцев! — проворчал он в усы.

— Воины кыргызы и хунны, — продолжал Алакет, — показали себя в этом бою достойными противниками. Они сражались как подобает мужам. Но владыке неба было угодно, чтобы хунны оказались в петле, и петля эта рано или поздно затянется на вашей шее.

Алакет взглянул на хуннских военачальников и встретил их хмурые взгляды.

Тудаменгу мрачно разглядывал копыта коня своего противника.

— Я предлагаю иное, — сказал Алакет. — Пусть Тудаменгу даст клятву, что не поднимет оружия против кыргызов до следующего восхода солнца, и мы даруем его воинам жизнь и свободу. Мы не снимем скальпов с убитых хуннов и не подвергнем их бесчестью. Оставшиеся в живых могут похоронить их по обычаю. Как военную добычу я требую у вас лишь одежду убитых нами хуннов и ваших коней. Чжи-чжи, — тут Алакет криво усмехнулся, — явился к нам со всей ордой. Табуны его многочисленны, и хунны не обеднеют от потери нескольких сотен скакунов, а нам они понадобятся, чтобы увезти раненых в ближние кочевья… Если Тудаменгу согласен, пусть служители духов скрепят взаимную клятву, если нет, доведем бой до конца!

Тудаменгу взглянул на военачальников. В их настороженных лицах, в тревожных глазах он прочел ответ, который сам склонен был дать этому проклятому Алакету. Почетное перемирие вместо полного уничтожения! Но гнев кагана? Что ж, для Чжи-чжи поднять руку на Тудаменгу — значит оттолкнуть бывших сторонников Узун-Дугая, значит ослабить себя и усилить своего врага Ойхана. Правда, в порыве ярости каган способен на любое безрассудство. Но он, Тудаменгу, не настолько глуп, чтобы прийти в шатер Чжи-чжи сразу после боя. Нет. Он останется среди своих воинов и переждет, пока каган перебесится и снова сможет трезво смотреть на вещи…

— Я согласен, — отрывисто произнес Тудаменгу.

И вот воины обеих сторон расступились, и навстречу друг другу выехали увешанные бронзовыми дисками и разноцветными лентами хуннский шаман и кыргызский жрец. Став друг против друга, они воздели руки к небу и заунывными голосами начали произносить заклинания…

Совершен обряд принесения клятвы. Кыргызы отогнали в сторону табун хуннских коней. Но что это? Тюльбарийцы, срывая с себя халаты, тут же облачаются в одежду убитых хуннов. Воины вскочили на коней. Часть их, сопровождая привязанных к седлам тяжело раненных сородичей, двинулись на запад, а войско Алакета, подняв облако пыли, направилось на юго-восток к холмам, откуда пришел Тудаменгу и где осталась в засаде вторая часть хуннской дружины. Глава хуннов отвернулся. Он-то с самого начала переговоров понял, что его хитрость разгадана Алакетом. Засаде грозит смертельная опасность, а здесь воины лишены коней и не могут предупредить своих.

«Что ж, — подумал Тудаменгу, — ведь моя жизнь для державы Хунну имеет больше цены, чем жизнь того щенка, который оставлен в засаде. Он не заменит меня во главе войск кагана, а я вновь приду сюда с дружиной, которая отомстит и за этот позор, и за смерть воинов в засаде… Если бы я дал приказ возобновить бой, собственные военачальники могли взбунтоваться против меня. Ведь они шли за добычей, а не на смерть».

За холмами, там, где равнина, словно рассеченная ударами меча, изрезана оврагами, притаилась засада. Оседланные кони, изредка позвякивая сбруей, щипали траву. Воины, сидя отдельными группами с поджатыми под себя ногами или на корточках, вполголоса обменивались отрывистыми фразами. Всех утомило непрерывное ожидание. На вершинах холмов залегли в высокой траве дозорные, которые внимательно следили за степью. Начальник засады, стройный черноусый Цокто-Муюн, нетерпеливо разъезжал на низкорослом рыжем коньке между воинами. Солнце давно склонилось к закату, и отсутствие вестей с поля битвы начало тревожить молодого военачальника. Может быть, Тудаменгу попал в беду? Может быть, выслать разъезд, узнать, что случилось?

И едва эта мысль пришла в голову Цокто-Муюну, как с вершины холма раздался свист суслика. Ему отозвался второй, зловещий волчий вой пронесся по оврагу. «Подают знак», — подумал Муюн. Соскочив с седла, он ползком поднялся на вершину холма. В желто-зеленом море увядающих трав он увидел быстро приближающуюся массу всадников. «Они!»

Цокто-Муюн взглянул вниз, в овраг. Его воины приготовились. Разделившись по отрядам, они залегли, уложив возле себя прекрасно выученных коней.

Все ближе несущиеся по степи всадники. Теперь можно различить хуннских воинов в одеждах из звериных шкур мехом наружу, сверкающую броню телохранителей. Но, великие духи! Как поредело войско Тудаменгу. Здесь нет и половины тех, кто утром ушел со старейшиной. Видно, недаром тревожился Цокто-Муюн. Но и кыргызов немного. Значит, и им пришлось нелегко. Тем лучше!

Пестрая лента всадников извивается между холмами. Цокто-Муюн видит, как хунны, обернувшись в седлах, пускают стрелы в преследователей. Вот один из кыргызов, взмахнув руками, опрокинулся на круп коня, другой — припал к шее скакуна, бессильно свесив руки…